Основы этнополитики

На этот вопрос не просто ответить, исходя из традиционной мотивации войн. Ведь основные государства, развязавшие и ведшие Первую, Вторую, а тем более — Третью (холодную) мировые войны, вовсе не относились к числу беднейших, задавленных нуждой и готовых на любое преступление ради куска хлеба. Жители этих стран, в т. ч. СССР, имели, в большинстве, пищу, одежду, крышу над головой, мужчинам хватало женщин, территории были достаточны (немцы жаловались на дефицит «жизненного пространства», но на деле плотность населения в Германии заметно уступала таковой, например, в неагрессивной Бельгии). Финал Третьей мировой войны показал, что полное уничтожение, «съедение» противника и даже его грабительская оккупация не входили в планы стран-победительниц или, во всяком случае, не были их непосредственной ближайшей целью[464]. Что же заставляло их тратить неслыханно огромные силы и средства на то, чтобы сломать хребет противнику? За что воевали?

Метаполитика отвечает на этот вопрос ясно и однозначно. Коллективное (этническое в данном случае) «Я — могу» не знает и не желает знать границ своих стремлений. Принципиально и онтологически. Все дальнейшее зависит лишь от масштабов арены, на которой эти этнические стремления сталкиваются. В нашем случае — с мировыми войнами — речь идет о всемирной арене. О глобальных амбициях. О стремлении к мировому господству, которое неизбежно развивается у особенно выросших и усилившихся наций. В этом весь смысл процесса глобализации, о котором стоит поговорить подробнее, ибо в нем раскрывается важнейшая этнополитическая суть мировой истории.

Что есть глобализация

Спорят и рассуждают об этом феномене много (есть даже целый институт проблем глобализации), а в подтверждение его реальности выдвигают, главным образом, четыре соображения:

1)

 мир становится единым в смысле информационном, в любой точке мира вы подключаетесь к интернету и получаете нужную информацию — и обратно: нечто, произошедшее где угодно, становится тут же известным везде, где угодно;

2) мир становится единым (или почти единым) в смысле финансовом, вы можете, не сходя с места, совершить сделку в любой точке мира, а попав в другую страну — обменять одну валюту на другую или использовать электронные деньги;

3) мир становится единым в смысле разделения труда в процессе создания промышленных и всех иных продуктов, транснациональные корпорации обеспечивают занятость населения, независимо от страны проживания;

4) мир становится единым в смысле быстрого и легкого достижения любой точки земного шара с помощью современных транспортных средств: тринадцать часов полета, и вы хотите — в Нью-Йорке, хотите — на Камчатке.

Отсюда делается вывод о неизбежном полном единстве мира, о его столь же неизбежной конечной однополярности и о существовании некоего единого, якобы, человечества, которому, ясное дело, просто необходим единый центр управления — единое мировое правительство (претендент на роль управляющего центра особо не прячется: США). Нам внушается мысль, что глобализация неотвратима и необратима и что финал ее — «конец истории» — именно таков, как описано выше.

Но так ли это все на деле?

Нет, не так. Для того, чтобы понять это, надо воспарить над современностью и окинуть взором довольно значительный период истории.

Давайте задумаемся и припомним: а разве раньше никогда не было такого феномена, как глобализация? Разве впервые перед нами разворачивается некий глобальный проект? Конечно же, в истории человечества бывали и раньше глобальные проекты, и далеко не один раз. Просто все дело в том, что представления о Земле были другими, они менялись со временем, и претензии на глобальность, соответственно, тоже не один раз меняли свой масштаб.