Основы этнополитики

Геллнер почему-то вообразил, что против гегелевской концепции достаточно выставить «существование наций — спящих красавиц, не имеющих своих государств и не ощущающих потребности в них», и этим по национализму вообще и по Гегелю в частности будет нанесен сокрушающий удар! Но это вовсе не так, ибо мы даже на примере ряда бывших социалистических наций отлично видим собственными свидетельскими очами, что этносы действительно могут «спать» и «не чуять» никакой потребности в собственном государстве, а потом вдруг «проснуться», как это сделали, скажем, казахи, вовсе не существовавшие как нация в досоветский период, и выстроить не просто националистическое, но даже жестко этнократическое государство. Прав, конечно, титан, а не карлик[529].

На самом деле из геллнеровских рассуждений ясно одно: наступление такого момента, когда потенциальная нация устремляется к обретению своего национального государства, явно зависит от неких условий. Каковы же они? Если бы Геллнер так поставил вопрос (что и подобало бы настоящему ученому, а не шарлатану), то он вскоре нашел бы ответ[530]. Он этого не делает — пусть сие останется на его совести…

И вот, уже после всего сказанного, отмахав полкниги, он вдруг начинает раздел, который так и озаглавлен: «Что такое нация?». Видно, неполноценность собственных рассуждений автора подспудно ощущалась им и не давала покоя. Внимательно следя за ходом мысли Геллнера, мы без труда найдем корни его ошибок.

Геллнер кладет в основу образования наций два краеугольных камня: «Мы говорили о двух наиболее реальных основаниях, на которых можно было бы построить теорию национальности, — это добрая воля и культура» (122).

Для конструктивиста, конечно, важней всего именно первое: «Нет сомнения, что добрая воля, или согласие, является существенным фактором в формировании большинства групп, как больших, так и малых. Человечество всегда было организовано…».

Перед нами — та самая полуправда, что хуже отпетой лжи. Потому что в мире есть явления природные, а есть искусственные, созданные доброй — или недоброй — волей человека. Как известно, новые общности живых существ (виды и породы) возникают периодически путем как естественного, так и искусственного отбора, да вот только первый — это закон и функция природы, а второй — дело рук человека.

То же и человеческие общности: есть природные, первичные — например, этносы (род, племя, народ, нация), а есть антропогенные, вторичные (партии, клубы, религиозные общины и т. д.). Есть, наконец, и такие, которые, не будучи напрямую сотворены природой, не зависят и от воли человека, являясь плодом естественно-исторического процесса: например, классы. То, что сотворил человек по своей воле, он и отменить может своею волею. Но естественную общность ни создать, ни отменить не может никто — ни нацию, ни класс.

Раз допустив ложную посылку, Геллнер обречен и дальше двигаться путем лжи.

Любопытная подробность: определяя нации как «группы, которые сами желают существовать как сообщества» (123), автор ссылается не на кого иного, как на Эрнста Ренана[531], знаменитого своей сумасбродной и отчаянной попыткой подвести теоретический фундамент под явление так называемой «французской нации», на деле представляющее собой конгломерат этносов (который каких-то 250 лет назад и франкофонным-то был не более чем на 50 %

[532]), затиснутых в общее согражданство. Эта ссылка многое объясняет: Геллнер даже не оригинален в своих заблуждениях.

А они множатся: «Как бы это ни казалось парадоксальным, но факт остается фактом: определение наций может отталкиваться только от реальностей эпохи национализма, а не, как можно было бы предположить, от противного. “Век национализма” — не просто итог пробуждения и политического самоутверждения той или иной нации…

Культуры теперь представляются хранилищами политической законности (?!). Только в такой ситуации начинает казаться, что всякое игнорирование их границ является беззаконием.

Исходя из этих условий — хотя только из этих условий — нации действительно могут определяться на основании как доброй воли, так и культуры и на основании их совпадения с политическими единицами. В этих условиях люди желают быть политически едиными со всеми теми, и только теми, кто принадлежит к той же культуре. Соответственно государства стремятся совместить свои границы с границами своих культур и защищать и внедрять свои культуры в пределах своей власти. Слияние доброй воли, культуры и государства становится нормой… Эти условия отнюдь не характерны для человеческого общества как такового, но исключительно для его индустриальной стадии» (126–127).

Столь наивно-идеалистические, мифологизированные представления о государстве особенно неожиданны в устах марксиста. (Зацикленность Геллнера на культуре я разберу ниже.)

Геллнер завершает ход мысли знаменитым тезисом, принесшим ему мировую известность:

«Именно национализм порождает нации, а не наоборот» (127).