Основы этнополитики

В качестве «национальных границ» он рассматривает только «заметные культурные различия между крупными человеческими общностями», принципиально игнорируя «смежные разветвления родства, занятий, расселения, политического союзничества, социального статуса, религии, сект и ритуалов», которые-де образуют «крайне запутанную структуру» (13). Не видя, что именно эта структура являет собой живую плоть этничности, без которой нет и не может быть нации.

Но он делает из этого радикальный вывод: раз в доиндустриальном мире нет «заметных культурных различий» (вот тебе раз! Это вопиющая неправда: достаточно сравнить средневековый Китай, арабский Восток и европейский Запад, не говорю уже о мезоамериканских культурах или Египте), то-де и «попросту не существует “наций”, способных “пробудиться”» (13). Он не видит эти различия у себя под носом, но талдычит об их сверхценности как этномаркеров, вновь и вновь утверждая, что необходимы «глубокие культурные различия, определяющие границы чего-то подобного современной нации» (13). Что неверно само по себе даже логически (феномен не определяется через эпифеномен).

Что тут скажешь? Как говорил Лао Цзы, «незнающий, делающий вид, что знает, — болен».

Возникает настоящий парадокс: если для национальной дифференциации как основы национализма так уж важны культурные различия, то чем же объяснить, что современное падение, омертвление национальных культур, их активная диффузия, глобальное взаимопроникновение, наступление массовой (безнациональной, наднациональной) культуры — вовсе не ведет к исчезновению наций, а напротив, сопровождается бурным ростом национализма?

Видно воочию, что тезис Геллнера не стыкуется с жизнью, ее правдой.

А в том-то все и дело, что по мере облетания, опадения культурной, религиозной и прочей эпифеноменальной мишуры, на свет все более ясно выступает, выпирает подлинная основа национализма — кровь[533], общее происхождение! Первичная суть вытесняет вторичные признаки[534], которые разрушаются, ветшают, девальвируют. Перефразируя известный стих: «Культура — штамп на золотом, а золотой — мы сами!».

В малокультурном, архаическом обществе зримые, яркие вторичные признаки — вера, гражданство, культура, идеология — могли порой заслонять первичную, племенную суть национального (к примеру, русские крестьяне-партизаны 1812 года не всегда поднимались до племенного национализма, но были нетолерантны к «бусурманам»). Но сейчас — другое дело. Чем культурней человек, тем очевидней для него вторичность культуры и первичность крови и плоти. Лишь лицо выражает органическую природу, ибо ею сотворено, а маска творится человеком из картона, бумаги, клея и красок, что бы ни понимать под этой метафорой. Культура — маска, но не лицо.

Геллнер нарочито «не замечает» это противоречие, проходит мимо него, будучи не в силах объяснить. Он продолжает утверждать, вопреки сказанному, что «современный человек… является в первую очередь подданным своей культуры» (10).

Но всмотримся: как же так! Русская культура, к примеру, деградировала и редуцировалась до неузнаваемости, порой до своей противоположности (пример: Владимир Сорокин), русская православная вера перестала консолидировать нацию, т. н. «русская идея», выпестованная лучшими умами XIX–XX вв., непоправимо пала — а русский национализм при этом растет, как на дрожжах?!

Геллнер и ему подобные не в силах объяснить подобное развитие событий. Его слепота объясняется просто: он считает «зов крови» — чем-то «мистическим» и «атавистическим» (15), как и некоторые его ученики (С.М. Сергеев, например[535]). Явно путая атавизм и этнический архетип.

Изобретательству Геллнера на тему нации и культуры нет конца. Оказывается:

«Основной обман и самообман, свойственный национализму, состоит в следующем: национализм, по существу, является навязыванием высокой культуры обществу, где раньше низкие культуры определяли жизнь большинства, а в некоторых случаях и всего населения» (130). «Суть национализма — в приобщении, причастности, принадлежности именно к высокой письменной культуре, охватывающей население всей политической единицы и обязательно соответствующей тому типу разделения труда и способа производства, которые лежат в основе данного общества» (203).

Интересно, сам-то Геллнер понимал, что написал? Ну, про разделение труда и способ производства — это чтоб не забывали, что имеем дело с марксистом. Но к какой, интересно, высокой письменной культуре приобщает русский национализм одноименное население России «ан масс»?! И с каких пор? Мне как участнику процесса было бы любопытно это узнать, но Геллнер, уверяющий нас, что национализм есть массовое стремление неких людей защитить свою культуру политическими средствами, что существует «националистическое требование соответствия политической единицы и культуры» (232, 251), не утруждает себя ни ссылками, ни доказательствами. Ну хоть бы один исторический примерчик привел! Нет, его излюбленные умозрительные модели — Мегалломания и Руритания — так и остаются умозрительными моделями и ничем более[536].