Остановка в пути

А потом еще раз открылось окошко в дверце, что виднелась в воротах, и мы увидели пару глаз, бросавших пристальные взгляды на всех нас, на меня, на моих стражей, на предводителя моего эскорта, на правую сторону улицы, на левую и куда-то позади нас, после чего окошко закрылось, а дверца открылась, что-то резкое опять прогромыхало над нами, разделив нашу группу: начальник прошел в дверцу и оттуда кивнул мне, солдаты остались на улице.

Обладатель резкого голоса оказался крепким, рослым пожилым усачом, которого я и по сей день считаю достойным примером образцового солдата. Я не раз проходил с тех пор через ту дверцу и не раз наблюдал его за работой, более деловито ее вряд ли можно было выполнять и более гладко, без всяких осложнений, тоже; он был человек резкий, но никогда не орал, приятного в общении с ним было мало, но и жути ты не испытывал.

Ну, это я говорю о временах дальнейших. А поначалу было довольно жутко, возможно оттого, что тюремщик был таким деловитым. Первый его приказ относился к моему начальнику: он приказал ему сдать автомат куда-то в окошечко, личный пистолет отстегнуть и тоже сдать. У меня ничего такого не было, чему я даже порадовался.

Теперь настала моя очередь, и началось все, как обычно: меня обыскали. Меня, как это ни странно, это обрадовало, что я объясняю следующим: осмотр ничего ровным счетом не мог обнаружить — кроме ложки, миски и шахмат, у меня ничего не было. По моим пустым карманам они поймут, что я не тот, за кого они меня принимают. Ложку я получил назад, а вот шахматы и миску — нет. Тюремщик обследовал толщину жести, понял, что ее без труда можно расчленить на части, понял, сколько всего этими острыми краями можно натворить, и швырнул миску в угол. Бросок знакомый: этак легко, не глядя куда, — сразу видна немалая тренировка.

Резкая команда повернула меня к стене: я ткнулся носом в старую стену — гладкий красный кирпич и серый цемент, — уходящую куда-то в поднебесную высь. Словно бы у меня других забот не было, а может, именно потому, что у меня были кое-какие заботы, я обследовал кирпичи, ища следов, которые легко найти в местах, где люди пребывают долгое время. Таковые не обнаружились, что, впрочем, неудивительно, ведь здесь стояли либо те, кого уже обыскали, тогда вряд ли у них оставалось чем писать, либо те, кто вот-вот выйдет на улицу, тогда черта лысого нужно им расписывать стены.

Но если бы взгляды оставляли следы, подумал я — и подумал лишь затем, чтоб не думать о другом, — так стену сплошь испещрили бы надписи, и мне хотелось, отвлекая себя от страха, придумать запись, чтобы оповестить о моем вступлении в сей дом, но с тем же успехом я бы мог руками отвести бурю, как мог сейчас отвести свои страхи.

Что ждет меня здесь, у этой стены? Не поставят ли меня здесь к стенке? Нет, нет, для этого передний двор слишком узок, но почему тогда я стою здесь? Возможно, этот двор не так уж узок, если стрелять оттуда, куда начальник конвоя сдал оружие? Может ли быть, чтоб женщина закричала, а тебя отвели в какой-то двор и расстреляли? Но если все то могло быть, что произошло до этого двора, так и расстрелять тебя тоже могут. Самое неправдоподобное в мире — это смерть, говаривал дядя Йонни, но, когда ты уже родился на свет, самое неправдоподобное обретает правдоподобие.

Не проведут же тебя мимо обгоревших горных кряжей только ради удовольствия. Не позволят же они забросать тебя камнями, не имея относительно тебя серьезных намерений. Не отнимут же у меня миски, если она может мне еще понадобиться.

Но ложку он мне оставил. Что же важнее, миска или ложка?

Тут и думать нечего, ложка важнее. Может, все это лишь особенно крутой способ принудить меня к чему-то. Может, им нужен печатник. Да, конечно, им тут нужен печатник; я часто слышал, что в тюрьмах печатают особо важные документы. Ради безопасности. Тюрьма ведь построена так, что ни вынести из нее, ни внести в нее чего не следует никак нельзя, такое место очень даже пригодно для важных документов.

И печатники там нужны. А я печатник. Они это знают.

Да, да, и кричавшая женщина тоже это знала, не правда ли? Уж такой здесь, не правда ли, порядок, извлекать печатников из строя. Является женщина, кричит во все горло, и это означает: требуется печатник, о да, разумеется, такой уж здесь порядок.

Ну разумеется, а потом являются пятеро парней, огневой силой в стрелковый взвод, и это тоже здесь такой порядок. Печатников-то мало; а крики и вопли означали всего-навсего: наконец-то мы нашли печатника! А камни означали: мы думали, ты будешь печатать налоговые декларации.

Не успела эта дурацкая шутка мелькнуть у меня в голове, как силы оставили меня. Я только подумал: вот уж подходящее место для идиотских шуток. Стоишь носом в стену — только шуток здесь не хватает.

И еще я подумал: к этой минуте, скорее, подходит тот стих, что пришел мне в голову в товарном вагоне. Как же это было? Ах вот: прощай, мой конь буланый, могила здесь разверзлась предо мною. Я только еще разок охнул про себя — и разревелся.