Остановки в пути

Я сижу за столом, завтракаю и незаметно разглядываю родителей. Мама ест медленно и сосредоточенно. Губы она то и дело вытирает бумажной салфеткой, даже, кажется, каждые две или три минуты. По ее взгляду совершенно невозможно понять, о чем она думает. Отец торопится, быстро, большими кусками проглатывает бутерброды с джемом. При этом он внимательно изучает предпоследнюю страницу «Нового русского слова», где помещают объявления о сдаче квартир и о приеме на работу. Газетный текст он пожирает глазами так же жадно, как бутерброд. Иногда он обращается к маме:

— Вот смотри, прямо для тебя: ищут математика. Письменное заявление и автобиографию посылать по адресу… Ах, если бы мы разрешение на работу получили…

— М-м-м, — неопределенно откликается мама и снова возвращается к завтраку.

Этим ее реакция на слова отца и ограничивается.

— Вот еще объявление, — с полным ртом провозглашает отец. — Да послушай ты…

Я убежден, что мы заслужили право остаться в Америке. Уж во всяком случае больше, чем Боря и другие чудаки и неудачники, с которыми я познакомился на Брайтон-Бич. Америка любит сильных. А мы сильные. Особенно мама. Сколько бюрократов мы перехитрили, сколько правовых препон преодолели, чтобы сюда попасть. Если очень хочешь чего-нибудь добиться, всегда получишь желаемое. Впрочем, признаю, родители за последние недели немногого добились. К тому же отец вечно ругается: на улицах-де грязь, преступность-де все границы переходит, мимо негров и пуэрториканцев и пройти страшно, другие эмигранты — сплошь идиоты и неудачники, но главное — мы в Америке.

— Не для того мы столько пережили, чтобы раз — и так сразу отсюда уехать! — объявляет он. — У этой страны, конечно, свои недостатки, но только здесь наш сын сможет стать полноправным гражданином, таким же, как другие, а не человеком второго сорта.

Я опять невольно вспоминаю рава Пельцера. Так и слышу, как он — с тех пор всего два месяца прошло — тихо говорит отцу:

— Вам визу не дают? Ну, ничего, что-нибудь придумаем.

В голосе его звучит что-то очень похожее на лукавство.

— Есть один американский консул — в Люксембурге, он юридический статус и биографии потенциальных «туристов» особо пристально не рассматривает. Продажный гой, каких свет не видывал, но нам он очень и очень может быть полезен. Увы, все это обойдется в кругленькую сумму, придется выложить одиннадцать тысяч долларов: десять тысяч — консулу, тысячу — господину Хаймовичу из Антверпена, моему хорошему знакомому.

Помню, родители потом несколько недель спорили.

— Ты из меня преступницу делаешь! — кричала мама.

— Речь о будущем нашего сына! — кричал отец.

— Вот попадем в тюрьму! — кричала мама.

— Чушь! Мы ведь люксембургские законы не нарушим! — кричал отец.

— Какой пример ты подаешь сыну!

— Он уже взрослый, все поймет.

И как всегда в таких случаях, отец терзал маму до тех пор, пока она не сдалась. Родители обменяли на доллары больше половины наших сбережений, и мы отправились в Бельгию.

Всю ночь в поезде отец не спал. Он осознавал всю важность своей миссии хранителя денег, спрятанных в сумке на поясе. В каждом новом попутчике, заходившем в наше купе, он видел потенциального вора.

Когда мы в Брюсселе пересели на скорый поезд до Антверпена, он объявил маме, что для таких испытаний слишком стар.

— Все, мне такие волнения не по силам! — утомленно выдохнул он.

— А зачем мы тогда вообще во все это ввязались? — переспросила мама. — Понятия не имею, что нас в Америке ждет. А ты-то хоть знаешь? В Австрии мы по крайней мере были материально обеспечены, хоть устроились как-то.

Отец пожал плечами.

— Вот женщины, а! Все-то им быт подавай, а что ты поступаешь так-то и так-то, потому что просто иначе не можешь, это им невдомек.

Я был польщен. Значит, я уже взрослый, отец на меня как на сообщника смотрит…

Дом по адресу, который нам дал рав Пельцер, мы нашли быстро. В пяти минутах ходьбы от главного антверпенского вокзала возвышалось здание с вывеской «Бриллиантовая компания Коэна». Две немолодые дамы провели нас в хорошо обставленную комнату на втором этаже. Из окна виднелись железнодорожные пути и территория сортировочной станции.

— Мингер Хаймович сейчас придет, — сообщили нам.

Дамы говорили по-немецки, иногда вставляя еврейские и фламандские слова.

Несколько минут мы сидели на диване, занимавшем почти половину маленькой, изящно обставленной комнаты, и пили чай. Наконец одна из дам спросила:

— Какая сейчас погода в Вене?