Остров бабочек

Уж больно грубо. Дала. Не дала. Зачем в поэзию внедрять этот пошлый бытовизм? Неординарные женщины с их трагическими судьбами не заслуживают такого фамильярного преломления в эгоцентрическом творчестве. Разве я не прав? Духовный мир каждой из них слишком глубок, чтобы так небрежно прикасаться к нему в порыве самовыражения. Думается, поставленную проблему (мир противоречивой женственности) правильнее было бы раскрывать сквозь призму радикального и изломанного дуализма, название которого звучало бы, хотя бы как название культового релиза Black Sabbath «Heaven & Hell¹⁵». Ибо, мы живущие в период распада материи и души (но не Духа!), когда все понятия и нормы приобретают не свойственные им значения, должны отдавать себе отчёт, что любое слово, не взвешенное на весах мысли со всеми его смысловыми оттенками и мемами, и легкомысленно исторгнутое вовне, в бездну, ещё сильней исказит Истину, и приблизит мир к окончательному распаду, распаду как органическому, так неорганическому.

Прежде, чем перейти к непосредственному повествованию, хотелось бы отметить ещё одно обстоятельство. Эта книга, где причудливо переплетаются правда и вымысел, явь и сон, искренность и шутовство, имеет некую попытку познать изнанку жизни: биологическую, физиологическую, психологическую, социально-политическую и другое. Впрочем, обозначенные аспекты скрепляются детективным каркасом, чтобы читатель, несклонный к философским раздумьям, следя за увлекательными (смею надеяться) перипетиями сюжета, всё-таки смог дочитать книгу до конца. Повторюсь, произведение противоречиво, и вследствие этого не совсем цельно, в отличие от моего первого романа¹⁶

(со вторыми романами всегда так), отдельные отрывки могут показаться притянутыми за уши, и сама форма романа не обладает полнотой и завершённостью, точь-в-точь как в средневековой китайской живописи. Но там это несовершенство было художественным принципом, а здесь – некоторой несостоятельностью в осуществлении окончательного замысла. Слишком много было у автора в данном тексте претензий на открытие каких-то глубинных знаний, которые на деле так и остались нераскрытыми. Может быть, автор лет через десять, если он не переселится в «лучший» мир, перепишет и дополнит свой труд так же, как это сделал Джон Фаулз с «Волхвом». А может, и не будет ничего здесь трогать. Зачем? Вдруг со временем станет ясным, что первый вариант «Острова бабочек» со всеми его незавершённостью и фрагментарностью как раз такой, какой и нужно для выражения паттернов хаотичного мира, где между вещами и словами существует огромная дистанция (позабыл, как этот феномен называется лингвистами), и душа человека силится что-то уяснить для себя в ускользающих событиях, но попытки эти тщетны, ибо мир разбит на кусочки, как античная ваза, и всякое его склеивание и, соответственно, восстановление имеет эпизодический характер – ведь форма, однажды уничтоженная, уже лишена «объективного статуса» и существует только в нашем сознании (воспоминании). К данному высказыванию можно добавить цитату Германа Мелвилла: «…только мелкие сооружения доводит до конца начавший строительство архитектор, истинно же великие постройки всегда оставляют ключевой камень потомству. Упаси меня Бог довести что бы то ни было до конца! Вся эта книга – не более как проект, вернее, даже набросок проекта».

…Свеча, горящая в алтаре, да не опалит таинственные свитки

Боги Карфагена да освятят божественны Тунис!

¹⁷

Вечером в ресторане «Тунис» нашего родного города Кашкино мы с физиком Лёнькой Сомовым, трудовиком Игнатичем, англичанкой Женечкой и историчкой Татьяной Ивановной справляли рождение внука Игнатича. Из всего школьного коллектива, кроме нас он позвал ещё физрука Василия Матвеевича и психологичку Валерию Тарасовну. Василий Матвеевич не смог прийти из-за огородной страды, где ползал раком по своим двенадцати соткам, а Валерия не пришла из-за неприятия поведения Игнатича на корпоративах, ибо знала, что когда он напьётся, то ведёт себя некультурно: громко смеётся, ковыряет вилкой в зубах, поёт матерные частушки. Одним словом, ведёт себя неадекватно. Это не совсем было справедливым. То, что он любил выпить – это, конечно, верно. Но главное в нём было всё-таки не это. Главное было то, что наш трудовик являлся человеком не от мира сего. А за это, согласитесь, можно многое простить. То он задумает летательный аппарат смастерить из своего старого «запора», то несколько раз предпринимал попытки выдвигаться депутатом в Думу от ЛДПР, то в День Восьмого Марта всех многочисленных женщин нашей школы одаривал открытками с цветастыми стихотворными поздравлениями собственного сочинения, то хотел завести у себя в квартире нильского крокодила, то в своей программе, наряду с описыванием обработки деревяшек, пространно излагал трудовую жизнь Конфуция, то пытался издать за счёт областного департамента культуры первый том своих мемуаров¹⁸. Вот и сегодня не обошлось без странностей.