Остров бабочек

Рождение внука он решил отпраздновать в кругу педагогов, которые друг с другом никак общались, а Женечка с Татьяной Ивановной были даже в конфликте из-за того, что не поделили бесплатную путёвку в санаторий. Даже между Василием Матвеевичем и Лёнькой Сомовым были прохладные отношения, из-за того, что Лёнька упорно ставил трояки по физике сыну Василия Матвеевича Ромке, учившегося в нашей школе. Лишь я кое-как поддерживал с присутствующими и отсутствующими маломальские компанейские контакты. И то на меня смотрели с подозрением из-за постоянных трений с директором школы. И всё же вышеуказанные учителя не отказались от предложения Игнатича участвовать в торжестве. Во-первых, не выпить на халяву для русского человека всё равно, что уронить себя в грязь лицом. Во-вторых, несмотря на все чудачества, Игнатича уважали, полагая, что в нём дремлют недюжинные силы. Правда, его кипучая деятельность не достигала цели, но может быть, в его потомках его разрозненные таланты обретут цельность, и тогда Россия услышит о новых Келдышах и Вернадских? С надеждой, что во внуке Игнатича наконец-таки воплотится нечто выдающееся, и собралися мы в упомянутом «Тунисе».

Надо сказать, этот «Тунис» интересным было заведением. Только не понятно, почему именно Тунис? Ничего тунисского, и вообще арабского в заведении не имелось, кроме, пожалуй, Люси Таракановой, которая часто исполняла там танец живота. А так в просторном помещении с выходом на террасу все аксессуары представляли собой предметы русской старины: на полах длинные половики, на стенах колёса от телеги и грабли, на потолках старинные паникадила, на столах с льняными вышитыми скатертями стояли канделябры со свечами. Вот такая получается эклектика. Люси крутит животом в стилизованной огромной русской избе. Оригинально, надо сказать, смотрится.

Игнатич пригласил педагогов на семь часов, хотя сам там находился уже с шести. И когда все пятеро пришли к назначенному сроку, Игнатич был уже навеселе. На столе с горящими свечами стояла наполовину опорожнённая водка «Обломов» родного вино-водочного завода. Кроме водки на столе помещалась закуска из порезанной селёдки в буром маринаде.

– Саадитесь, дорогиие гости, – растягивая слова, сделал широкий пригласительный жест рукой Игнатич. Его блестящие глазки смеялись, плешина лоснилась. – Сейчас выпьем, закусим, а опосля девчонки горяченького принесут.

Первые пришли пунктуальная Татьяна Ивановна (историчка) и я. Через пять минут подтянулись Лёнька Сомов (физик), и Женечка (англичанка).

Кроме нас в заведении присутствовало полсотни человек. Самые запоминающиеся это дембель-погранец при полном параде с компанией дружков, уже успевших вернувшихся на гражданку, и три небритых джигита, гортанно спорившие о чём-то на своём наречии. Всё остальное обычные провинциальные обыватели, ловящие нехитрые удовольствия от мимолётной жизни.

Когда мы уселись, то сразу, как полагается, выпили из водочных рюмок за здоровье внука Данилы, закусили селёдкой. Женщины только пригубили. Явно ждали «благородных» напитков. Лёнька Сомов, парень лет тридцати, с золотой цепочкой и в джинсовой рубахе, нагнулся ко мне и шепнул:

– Дионис Валентинович, знаешь, почему Василий Матвеевич не пришёл.

– Догадываюсь, – сказал я, занюхивая хлеб после принятой рюмашки.

– Знаешь, каким волком он в последнее время на меня смотрит?

– Догадываюсь, – сказал я, намазывая горчицей хлеб.

– Он теперь против меня и директора настраивает.

– Слушай, Леонид. Да поставь ты его Ромке один раз четвёрку.

– Этому балбесу? Да ни в жизнь! Я после этого себя уважать не стану.

Что я тут мог ему ответить?

– Ну, тогда не ставить.

– А директор? – сделал страшные глаза Сомов.

Надо же, хочет и принципы соблюсти и не усложнять себе жизни! Дилемма! Только это не то место, где решают такие глобальные вещи. В конце концов, тут же не Давос!

Я повернулся на другую сторону, где скучала Женечка, некрасивая возраста Лёньки молодая женщина. Коротко остриженная и толстая, наряженная в брючный розовый костюм и затянутая поясом с блестящей бляшкой, она внимательно слушала попсовую песню, звучащую из колонок возле аппаратуры звукорежиссёра, лысеющего угрюмого мужика с обвислыми усами. Заунывная песня располагала к тому, чтобы у неё, с истерзанной душой Сони Мармеладовой, была возможность в сотый раз презирать примитивных мужчин за то, что, они, увиливая за вертихвостками, до сих пор не желают замечать её, обладательницу такого щедрого душевного богатства.

– Женечка, а почему вы не закусываете? – мягко обратился я к ней.

– Ах, оставьте этот сочувствующий тон. Лучше дайте мне прикурить.

Когда она вынула дамскую сигарету и манерно поднесла её к губам, я зажёг зажигалку. Прикурив, Женечка выпустила длинную струю дыма.

Татьяна Ивановна, дама лет сорока пяти, чувствуя себя весьма уверенно в своём новом стильном голубом платье с глубоким вырезом, в ложбинке грудей котором блестел овен, знак её зодиака, и с причёской «аля Горгона», недовольно заметила ей с другой стороны стола: