– Да, – ответил я голосом нетерпеливого любовника. – У меня аж пересохло в горле.

– Правда? – обрадовалась она. – О, как я люблю бородатых мужчин! Они так брутальны!

– Но брутальный мужчина должен сходить в буфет, мой крольчонок, и выпить сока. Иначе он расплавится, как какой-нибудь выходец из ледовитых галактик. Я на одну минутку.

Всего на свете я боялся, что она может выйти со мной. Но видимо, её раздирали два противоречивых чувства: ни на секунду не оставлять уловленного в её сети мотылька и философские выводы мужеподобной женщины.

– А зачем зонт берёшь? – на мгновенье в её глазах вспыхнула искра.

– Ох, по привычке. Оставляю на твоё сохранение. Не беспокойся, я сейчас.

Искра потухла. Она упокоилась. К сожалению, мой милый кошачий зонт становится её трофеем, трофеем потому, что мужчина, не выдержавший накала, позорно капитулирует с поля боя. Но, чёрт возьми, надо чем-то жертвовать. Хорошо, что ещё свой «ядерный» чемоданчик я сюда не взял.

Чтобы не вызвать подозрения, мне действительно пришлось направиться в сторону буфета, который, как помните, находился в противоположной стороне от предбанника. Низко нагибая спину, я прошмыгнул через проход, разделяющий по ширине два сектора рядов. Открыв дверь, я оказался в коридоре почти таком же, как и в другой стороне. На одной из дверей я прочёл «Буфет». Так. Как мне пробраться к предбаннику? Неужели только через зал? Буфет, фуршет, клозет. На нервной почве у меня начал проявляться смех идиота. Буфет, балет, кисет. Я заглянул в буфет. Там за стойкой, на фоне всевозможной жратвы и пойла, стояла упитанная тётенька с какой-то гребешковой хренью на голове, в розовом фартуке и с очками на краю носа, и чего-то старательно вписывала, видимо, разгадывала сканворд. Шесть-семь столиков были пусты, не считая лесника Тихоныча. На его столике были рюмка, опорожнённая на три четверти бутылка портвейна и откусанный с краю плавленый сырок. Как пел когда-то корифей русского шансона Аркадий Северный «И давно разломленный в кармане, Засыхает плавленый сырок».

Конечно, сырок не разломленный и не в кармане, но Тихоныч обязательно его разломает и сунет в карман, где он будет сохнуть. Этому леснику терять уже нечего. А мне есть чего?! Не знаю. Но надо было что-то делать. С ходу оценив обстановку, я быстро подошёл к буфетчице и как можно культурнее спросил её:

– Пшэпрашам, пани, как можно выйти на улицу, минуя зал?

Буфетчица, оторвав взгляд от сканворда, недовольно на меня посмотрела, потом сказала:

– Очень просто. Коридор огибает зал сзади.

– Благодарю, – залпом выпалил я и залпом же кинулся в коридор.

Теперь любительница бородатых мужчин – это точно – сведёт меня в могилу психологическим анализом. В каждой вещи есть своя обратная сторона. Может, бороду нафиг сбрить?

Обогнув коридор, я попал туда, куда мне было и нужно. Очутившись в предбаннике, я устремился к выходу. Но тут мне дорогу преградил Фантомас. Мне стало жутковато. А может быть, он и в самом деле Фантомас?

– Милейший, в чём дело? – возмутился я.

– Не вы ли Дионис Оскольников? – был вопрос.

Вместо ответа я кивнул.

– Вам записка, – без всякого выражения сказал он мне и сунул в руку сложенный в четверо блокнотный листок. Я было замялся, но надо было быстрей рвать когти из этого уфологического святилища.

Взяв записку и поблагодарив швейцара, я бросился к выходу. Только когда я спустился с лестницы, я вспомнил, что не дал Фантомасу на чай. Вот почему он так на меня глядел! Ничего. Делегаты дадут. Они сегодня будут щедры, как никогда.

Я быстро бежал по улице, шлёпая прямо по лужам и задевая осторожно бредущих прохожих. Добежав до остановки, я перевёл дыхания. Дождь почти кончился. Пели птицы. Кое-где пробивались лучи солнца. Я встал под каштаном и раскрыл записку. Её содержание было кратким и убийственным, как краткая очередь из «Шмайсера», после команды Фаер! «Приходите завтра в десять утра на Остров Бабочек.

Ирина».

Остров бабочек.