Острова в сердце Африки

Иноземцы, подобным образом воспринимавшие бушменов, не имели никакого представления о том, какую богатую культуру они Стремились уничтожить, не говоря уж о том, какое ужасное горе причиняли семьям людей, на которых охотились, как на диких зверей. Маккензи (Mackenzie, 1871) попытался раскрыть психологические мотивы, лежавшие в основе жестокого обращения с бушменами: «…так же как бушмену представляется естественным питаться мясом диких животных и кореньями, так и фермеру кажется само собой разумеющимся оставаться в этой стране и пасти свои стада на ее равнинах. Христианин-европеец все же всегда с большими колебаниями впервые собственноручно убивает похитителя овец… Однако в пограничных районах он быстро приобретает хладнокровие… Постепенно бушмен становится чем-то вроде змеи или дикого животного, обитающих в зарослях кустарников, — все это надо смести с лица Земли. Еще через некоторое время на помощь приходят фанатизм и уверенность в том, что необходимо уничтожить обреченную расу, а „умные лю-ди“ поощряют его действия, внушая ему, что он повинуется важному „природному предначертанию“ — вырвать неполноценную расу с корнем».

Бурам удалось истребить многих диких животных, которые населяли кустарниковые заросли, а заодно и бушменов. Однако этот народ благодаря своей выносливости сохранил способность к выживанию и свою культуру, особенно это относится к жизнеспособным группам Калахари и Намиба, которые не подвергались столь систематическому преследованию, как южные бушмены. В местах, где больше не осталось бушменов, существуют напоминания о них — наскальные изображения, свидетельствующие о древней бушменской культуре.

Хотя в целом на обширной территории расселения бушменов их культура удивительно однородна, между Южной и северной группами можно обнаружить и неко-торые различий, прежде всего в сфере мифологии и фольклора. Северная культура выжила, но неизвестно, насколько изменилась память народа за последние десятилетия, Сами бушмены признают, что раньше знали гораздо больше.

Много сведений, о южных бушменах оставил нам В. X. Блик, ученый из Кейптауна середины и конца прошлого столетия. У него была договоренность с тюремными властями, согласно которой они обязались отдавать ему нескольких арестованных бушменов, а он — брать их к себе домой на период заключения, с целью узнать от них все об обычаях, фольклоре, мифологии и языке этого народа. В то время нехватки в задержанных бушменах не было, и, поскольку бушмены хуже других переносили заключение, инициатива Блика выглядела даже как акт человеколюбия. Вокруг его дома был разбит сад, который нравился бушменам. В знак признательности они охотно знакомили хозяина с интересовавшими его проблемами. Книга (Bleek, Lloyd, 1911) — результат совместных усилий — сохраняет свое значение как неоценимый источник информации о бушменах. Подход к изучению этого народа сильно менялся, только в 1911 г. книга Блика нашла своего издателя. Теперь о бушменах написано, наверное, больше книг и статей, чем их самих существует на свете.

Таким образом, у нас нет нехватки в сведениях о бушменах, которые уже много лет с терпеливой покорностью принимают потоки посетителей-исследователей. Бушменов измеряли вдоль и поперек, изучали деятельность сердца и почек, выясняли родственные связи, взвешивали порции их пищи и подсчитывали протяженность дневных переходов. Но как, будучи отягощенным всеми этими фактами, проложить путь к душе бушмена?

Бушмен может быть побежден, он может считать себя слабым и неспособным постоять за себя, но он всегда остается жизнерадостным и веселым, его обаятельная улыбка покоряет собеседника. Когда бушмен говорит, что жить становится все хуже и хуже, невольно хочется прийти ему на помощь.

Душа бушмена раскрывается прежде всего в музыке. Никогда и никакая музыка меня так не покоряла, как бушменская. Играют они на струнном инструменте, внешне похожем на лук для стрельбы, струной служит особая натянутая травинка. Исполнитель водит деревянным смычком по дуге, в то же время губами слегка натягивает струну, чтобы резонировала полость рта. Кажется, что мотив извлекается не из инструмента: мелодия словно живет в самом исполнителе.

Мелодия эта — неописуемо прелестная, веселая и грустная одновременно. Она чем-то напоминает наши народные песни, которые как бы говорят, что «горе и радость бродят вместе». Обращает на себя внимание двухплановость мелодии: на переднем плане четко слышатся трение и царапанье смычка о дугу, а на заднем — различается тихий, но цельный звук. Создается впечатление игры слаженного, но неземного оркестра, состоящего из скрипок и флейт, издающих нежные, переливчатые трели, как бы проникающие сквозь стену или сон. Я представила себе, что так могли бы играть гномы, или, выражаясь точнее, так люди воспринимали бы музыку, исполняемую гномами.