Имелся и другой способ связи, который отлично действовал хоть днем, хоть ночью. Мы называли его «внутренний телефон». Чтобы послать сообщения в другие камеры, мы использовали азбуку Морзе, выстукивая сигналы металлической ложкой по трубам отопления. В частности, именно таким образом нас информировали о людях, которых собирались казнить. В таких случаях все начиналось посреди ночи. «Внутренний телефон» принимался внезапно выстукивать барабанную дробь, и мы моментально просыпались! И тут же догадывались о причинах выхода на связь в такой час! Один из наших вот-вот станет очередной жертвой!
Порой это делалось по политическим мотивам, а порой чтобы удовлетворить кровожадность толпы, возбужденной определенными газетами или другими группами влияния, которые не стоят того, чтобы их подробно описывать, и, значительно реже, во имя торжества правосудия! Но в таком случае стоит ли упоминать о причинах? Расшифрованное сообщение подтверждало наши страхи! Мы все вставали и полностью просыпались! Затем, немедленно и задолго до восхода, тысячи заключенных принимались стучать по решеткам и дверям камер котелками и чем попало, изо всех слуховых окон тюрьмы доносились яростные крики: «Убийцы! Убийцы!» Хаос, воплощение нашего бунта, продолжался полчаса и даже больше. Шума хватало не только на то, чтобы оглушить тюремщиков, пришедших стучать в наши двери и орать на нас. Невероятная шумиха, поднятая нами, вырывалась наружу и будила всех жителей соседних улиц.
Тревогу поднимали в соседней камере, где также находились приговоренные к смерти, поскольку всех их размещали в одном секторе тюрьмы. Они услышали приближение процессии вестников смерти, пришедших сообщить жертве, что ее час пробил! Только в таких случаях дверь камеры открывалась до утренней побудки. В такие дни не было слышно шуток.
За время моего пребывания здесь такое случилось, в частности, с В. Мойленизером, К. Де Фейтером и А. Бормсом, ведь нас также информировали и о казнях в других местах, а не только в тюрьме Сен-Жиль. Я не знал их, но, на каких бы языках они ни говорили, все они были моими товарищами. Все мы испытывали искреннюю солидарность с ними, быть может лишь за исключением тех, кто не принадлежал к нашим, действовал в корыстных интересах или предал наши идеалы.
Мои сокамерники, находившиеся здесь с сентября 1944 года, поведали мне о многом из того, что случилось до моего появления здесь. Рассказали, как во время «наступления фон Рундштедта» некоторые тюремщики, ожидая возвращения немецкой армии в Брюссель, приходили в камеры, чтобы собрать свидетельства своего добропорядочного поведения, своего рода справок «об общественной благонадежности». Самые худшие из vache[110]
превратились вдруг в дрожащих, блеющих овечек. «Ведь не такие уж мы плохие, правда? – говорили они. – Вы скажете об этом? Засвидетельствуете это?» И все в том же духе, хотя до этого сами до полусмерти избивали заключенных! И именно они стали теми, кто удвоил ненависть и жестокость по отношению к тем же самым арестантам, как только страх возвращения немецких войск в Брюссель рассеялся! Можно понять их стыд и унижение после проявления подобной трусости, но еще более подло и трусливо вымещать свою злобу на тех, кого они так униженно умоляли! Дурное обращение, избиения и унижения усилились и превратились в ежедневный рацион. Но сам дневной рацион, я имею в виду питание, оставался по-прежнему скудным и отвратительным. Правда и то, что некоторые тюремщики в других местах заключения или концентрационных лагерях не стеснялись помочиться в бидоны с пищей перед тем, как раздавать ее!За разовую плату от 200 до 500 франков некоторые надзиратели соглашались передавать письма семьям заключенных на воле. Арестанты побогаче даже умудрялись получать посылки с едой, «десантированные» таким же образом. Но увы, запрошенная тюремщиками плата за подобные «услуги» была недоступна 99,99 процента из нас. Единственными, кто мог себе такое позволить, были «экономические» коллаборационисты. К счастью, и я должен заявить это со всей прямотой, не все надзиратели вели себя подобным образом. Было несколько охранников, особенно из числа профессиональных, кто вел себя вполне порядочно.
Теперь (когда автор находился там в заключении) арестантов не избивали, по крайней мере здесь. Во всяком случае, я такого не наблюдал. Но это вовсе не обязательно относилось к другим концентрационным лагерям, где заключенных жестоко избивали, особенно в Валлонии. Там не приняты ни самая элементарная вежливость, ни простое уважение к человеку. Окрики большинства тюремщиков разносятся по коридорам и, отражаясь от голых стен, взлетают к высоким сводам.
– Молчать!
– Заткнись!
– Лицом к стене!
И это еще самые мягкие выражения.