От снега до снега

— Возьми ложку, капитан, там на дне осталось еще немного каши. Подкрепись.

Он сходил с ума от голода.

Первой моей мыслью было — незаметно забрать пистолет! Но как это сделать, когда он лежит у него перед глазами.

— Спасибо, товарищ батальонный комиссар, — сказал я как можно мягче, — доедайте уж сами свою кашу.

— Ладно, угощу тебя в другой раз, — охотно согласился он, быстро опустил в котелок ложку, глухо звякнув ею о донышко.

Я попятился к двери, вышел из комнаты и помчался о темному коридору к члену Военного совета, бригадному комиссару Иконникову.

В ту же ночь нашего батальонного отправили в санитарной карете в госпиталь.

Назавтра я был назначен исполняющим обязанности редактора.

Но с каждым днем все труднее стало выпускать газету, чтобы она в тот же день попадала в подразделения, расположенные на переднем крае. Наборщики на своем, хоть и скудном, красноармейском пайке кое-как выстаивали у касс со шрифтами, а наш вольнонаемный метранпаж, Вячеслав Казимирович Маркевич, совсем уже доходил, путал заголовки, пропускал буквы и даже целые слова, и за ним нужен был глаз да глаз.

Жил Маркевич где-то неподалеку от Баскова переулка, то ли на Греческом, то ли на Суворовском, и после работы — минута в минуту, обстрел ли, бомбежка ли — добирался домой, где его ожидала больная жена. А однажды Вячеслав Казимирович попросил разрешения заночевать в типографии.

Большинство вольнонаемных в штабе находились на казарменном положении, и никому в голову не приходило, что делает это Маркевич с каким-то умыслом. Лишь после выяснилось, что в середине января у него умерла жена, и, чтобы в оставшиеся две недели до наступления нового месяца получать по ее карточке хлеб, Маркевич решил пожить подальше от своего домохозяйства: пусть там подумают, что Вячеслав Казимирович где-нибудь по дороге на работу упал — и был таков...

Не лучше обстояло у нас и с красноармейцами из хозкоманды, прикомандированными к типографии крутить вручную печатную машину. Это были главным образом люди немолодые, к военной службе ограниченно годные, и пока они занимались своими подсобными работами по линии АХО, кое-как тянули впроголодь. А когда их поставили крутить колесо, то через час-другой совершенно выдыхались.

Когда однажды выход газеты слишком задержался и я пришел к начальнику политотдела полковому комиссару Геллеру доложить об этом, он посмотрел на меня сочувственно и сказал:

— Ничего, капитан, сейчас мы ваших печатников малость подправим. — И достал из ящика письменного стола две банки овощных консервов и два сухаря. — Вот все, что у меня есть, передайте им.

Но это еще куда ни шло...

Вскоре с Маркевичем произошло ЧП, от которого все у нас пришли в смятение. Оставшись на февраль с одной хлебной карточкой, он до того одичал, что среди ночи, когда все спали, тихонько подкрался к печатной машине, навалился на нее грудью и изгрыз зубами мастиковые валики.

Хорошо, что по соседству на том же Басковом переулке у наших авиаторов была типография, где мы временно печатали свою «Защиту Родины».

Выпустив 23 февраля 1942 года праздничную четырехполосную газету, я позвонил Березкину, что располагаю свободным вечером и хочу прийти.

— Захвачу, Анатолий Иванович, кеты амурской, так что сделай соответствующий вывод, — пошутил я.

— Не беспокойся, дружище, по-сухому рыбку твою не пустим, — в тон ответил капитан, — Мы с замполитом ждем тебя.

К вечеру мороз ослабел. С туманного неба лениво сыпал редкий снег.

Только я свернул с Баскова переулка, навстречу вышел патруль. Я показал пропуск на право ночного хождения по городу и пошел дальше.

На Жуковской, где лежал в руинах угловой дом, я остановился. Вспомнил, как темной осенней ночью в него угодила огромная, весом в тонну, бомба. Хотя я проходил по другой стороне улицы, меня воздушной волной швырнуло так, что я упал и ударился спиной об угол арки.

Еще продолжался воздушный налет и не рассеялось над развалинами черное облако пыли и дыма, как начались спасательные работы. Но, говорили, мало кого удалось спасти: люди сидели в подвале и их там завалило.

В ту же ночь попала бомба и в наш дом на Невском проспекте. Небольшая, всего в четверть тонны, она пробила три этажа и разорвалась в первом, как раз над бомбоубежищем, где вместе с другими жильцами находилась моя жена. Она пришла зачем-то домой из госпиталя, где работала, и ее застала бомбежка.

На Невском меня снова остановил патруль, и я опять показал пропуск. Перешел с четной стороны на нечетную, менее опасную во время обстрела, и вдруг услышал пронзительный треск мчавшегося на предельной скорости мотоцикла. Обернулся и увидел Машу Логинову, связную нашего штаба. Она выскочила на своем трескучем мотоцикле с Литейного, лихо козырнула постовому милиционеру и понеслась к Главному штабу.

Эту бесстрашную девушку знали в Ленинграде все постовые и патрули. У Маши была одна обязанность: в любое время дня и ночи, обстрел ли, бомбежка ли, доставлять в штаб фронта и в Смольный срочные пакеты.