От снега до снега

Когда она появилась прошлой осенью в одном из артдивизионов, никто еще не знал, что Логинова мотоциклистка. Родом она то ли из Гатчины, то ли из Красного Села, и ушла вместе с семьей от немцев в Ленинград. Первое время работала на окопах, потом на швейной фабрике, а когда кольцо осады сомкнулось, явилась в райвоенкомат и попросила отправить ее на фронт. Как раз в это время на зенитные батареи стали приходить девушки-добровольцы. Пришла с ними и Маша.

Однажды, когда я приехал в артдивизион, она, подойдя ко мне, попросила разрешения обратиться. Передо мной стояла невысокая, белокурая, на удивление полненькая и розовощекая девушка в длинной солдатской гимнастерке и в больших, не по ноге кирзовых сапогах, о которых у нас говорили в шутку, что они «жмут в коленках».

Рассказав, что она гонщица-мотоциклистка, спросила, не возьмем ли ее в редакцию, где, по слухам, есть мотоцикл с коляской. Я ответил, что нам действительно нужен мотоциклист, но вряд ли редактор захочет взять ее, девушку.

— А вы испытайте меня, товарищ капитан, — попросила Маша. — Не подойду — обратно откомандируете.

С месяц она служила в редакции, и когда слухи о ее смелости дошли до начальника штаба, он приказал откомандировать Логинову в его распоряжение.

Несколько дней назад на углу Невского и Садовой она попала под жуткий артобстрел. Каким-то чудом ей удалось выскочить из-под разрыва. Хотя ее сильно контузило, Маша домчалась до штаба, сдала в окошко дежурному пакет и тут же в приемной, потеряв сознание, упала ничком на пол.

Отлежалась, глянула на часы и пошла к мотоциклу.

...Я не успел дойти до Гостиного двора, а она уже неслась обратно. Как она узнала меня в сумерках, не знаю, но сразу сбавила ход и окликнула:

— Садитесь, товарищ капитан, подвезу куда надо!

— Спасибо, мне недалеко.

— Так ведь обстрел начался.

Сегодня, зная, что у нас праздник, немцы обстреливали город «не по расписанию». В будние дни обстрел начинался почти в одно и то же время, с чисто немецкой методичностью, и чаще всего с пристрелки. Даже видны были иногда облачка первых разрывов, вслед за которыми в воздухе начинали свистеть снаряды. Ночью стреляли реже.

— Слышите, бьют по Васильевскому! — крикнула Маша и, включив газ, понеслась на бешеной скорости.

На Первой линии Васильевского острова еще недавно жили моя мать с сестрами. Они переехали туда со Съезжинской к сослуживице моей сестры и провели там блокадную зиму.

«Как хорошо, что я успел их эвакуировать», — подумал я, хотя на Васильевском острове и прежде, когда они жили там, снаряды рвались чаще, чем в других районах, особенно на Стрелке и Первой линии.

Я редко ходил на Васильевский остров через центр. У меня был свой, знакомый еще с моей ранней юности маршрут: через Литейный мост и по бывшему Ломанскому переулку, мимо Выборгского дворца культуры. Летом 1925 года я здесь работал сначала каменщиком, потом подручным слесаря-отопленца.

Всякий раз, когда я шел к родным с черным сухарем и несколькими кусочками сахара из своего военного пайка, память неизменно возвращала меня к той давней поре.

— Мне было только шестнадцать лет, но я уже поднимался по крутым лесам на четвертый этаж (к моменту моего поступления на стройку здание Дворца культуры выросло на три этажа) с полной рогулькой кирпичей за спиной.

За смену надо было принести не меньше десяти таких рогулек, и это было нелегко. Однажды к концу смены, шатаясь от усталости, я оступился, потерял равновесие и грохнулся на леса, рассыпав кирпичи. Подбежал старик каменщик Андрей Силыч, помог мне встать и усадил у стены.

Добравшись домой — я снимал темный угол в доме двадцать пять по Четвертой линии Васильевского острова, — почувствовал страшную боль в груди. Назавтра хозяйка вызвала врача, и я целую неделю провалялся на жесткой горбатой коечке, устланной полосатым рядном, купленным на барахолке у какой-то пьяной старухи. Ни одеяла, ни простыни, ни подушки у меня тогда еще не было.

Когда через неделю я вернулся на стройку, меня уже не допустили к прежней работе. Но мне не хотелось покидать Андрея Силыча, и я направился в комитет комсомола с жалобой.

— Решением бюро ты переводишься в подручные пароотопленца, — сказал секретарь. — Так что бери обратно свое заявление и приступай к делу.

— Но я ничего не смыслю в этом деле, — пробовал я возразить.

— Чудак человек, — с напускной строгостью сказал секретарь. Он был всего на год старше меня, но держался начальственно. — Чудак человек, велика ли наука гнуть на горне трубы и завинчивать шведским ключом крестовины. — И посмотрел на меня чуть ли не с презрением. — Комитет комсомола вырвал для тебя такое место, а ты еще пришел мне крутить баки. Скажи спасибо и приступай к делу. Думаешь, легко было уговорить мастера взять тебя, несовершеннолетнего, на неполную смену сразу в подручные? А ему, видите ли, жаль уходить от Андрея Силыча. Сколько ты у него зарабатываешь в месяц?

— Шестнадцать рублей.

— А тут будешь иметь самое малое четвертной, понял?

Я прикинул: «На девять-десять рублей больше. Это же сумма!» И согласился.