– Видите ли, Игорь Андреевич, вы, конечно, имеете полное право предъявить претензии. С этим я ничего не могу сделать. Но… Дело в том, что у Юрия Леонидовича погибла восьмилетняя дочь. Маленькая девочка. Ее сбила машина, когда водитель не справился с управлением и на огромной скорости врезался в автобусную остановку. Помните этот случай? Погибли два человека и еще четверо получили ранения и увечья.
Еще бы мне не помнить! Об этом весь город говорил. Я как раз дежурил в тот день и малодушно радовался, что страшное происшествие имело место не в нашем округе и мне не придется выезжать. Само по себе ДТП – не наша епархия, но при таких ситуациях нужно опрашивать свидетелей, выполнять поручения следователя, заполнять множество бумаг, и тут уж бросают все наличные силы.
Как раз на следующий день после того дежурства, в свой законный «отсыпной», я и отправился в поликлинику на диспансеризацию. Получается… Ох ты господи!
– Да-да, – печально покивал головой доктор Новицкий. – Вы были у Юрия Леонидовича на следующий день после… После того. Я ни к чему вас не призываю, но попробуйте понять, в каком он был состоянии.
– Зачем же он вышел на работу, если…
Во мне кипела злость, смешанная с сочувствием.
– Все переносят шок и горе по-разному, двух одинаковых случаев не бывает. Некоторые люди верят сразу, а некоторые пытаются хотя бы для самих себя сделать вид, что ничего не случилось, что жизнь идет, как обычно. У них просто нет сил осознать ужасное, и они спасаются обыденным. Опять же, у одних эта стадия длится несколько минут или несколько часов, у других – несколько дней, а то и недель, и даже месяцев. Понимаете, о чем я?
Я понимал. Уж кто-кто, а я-то отлично понимал, в каком состоянии бывает отец после смерти ребенка. Я терял Ванечку постепенно, на протяжении четырех лет, я знал, что происходит, пытался подготовиться к этому, и все равно: когда случилось – я был, что называется, в хлам. В грязь. А тут все намного ужаснее. Ребенок утром ушел в школу, и ты, может быть, даже не поцеловал его, не попрощался, потому что сам был уже поглощен проблемами предстоящего дня, торопился, опаздывал, допивал кофе на бегу, одновременно повязывая галстук и натягивая пиджак, и вдруг… Что может быть хуже? Что может быть страшнее?
Почему нет закона, запрещающего врачам, находящимся в состоянии тяжелейшего стресса, вести прием пациентов?!
Это была только первая мысль. Мысль, с которой я вышел из кабинета терапевта.
Потом пришли другие мысли…
Дзюба