Отец мой шахтер (сборник)

Иван не слышал и, все так же сжимая бедную свою головушку руками, зажмурив до боли в мозгу глаза, раскачивался из стороны в сторону и мычал нутром.

Брахман что-то сказал, поднял факел, и погребальный костер ярко вспыхнул. Англичане испуганно отпрянули. Защелкали фотоаппараты.

– О-ох, и на кого ты-ы на-ас поки-ину-ул! – завыл Новик горько-горько.

– Это песня радости, – стал объяснять англичанин. – Он радуется тому, что душа его учителя поднимается к небу для последующего перевоплощения.

Ленин лежал наверху, прикрытый слоем сандаловых дров, и идущий снизу жар начал корежить его и поднимать.

– Идемте, господа, это уже не так интересно, – заторопил толстяк своих спутников, и те послушно и торопливо пошли за ним.

Но худая англичанка остановилась и повернулась, решив сделать последний снимок. Огонь и жар сжали сухожилия рук и ног, и Ленин вдруг сел и погрозил в объектив кулаком.

Итак, теперь мы знаем точную дату смерти вождя: 1 мая 1923 года. А может, и хорошо, что мы не знали ее раньше. Ведь тогда каждый Первомай нам пришлось бы приспускать флаги и праздничные демонстрации украшать не кумачом, а траурным крепом.

Горки.

24 января 1924 года

Ночью, когда Шишкин спал, в ленинскую комнату бесшумно вошли двое. Они подошли к кровати, выхватили из-под головы спящего подушку и, прижав ее к лицу, навалились сверху. Шишкин кричал и бился, но глухо и недолго. Когда все было кончено, один из неизвестных убрал подушку, посмотрел в мирное лицо Шишкина и пообещал с сильным кавказским акцентом:

– Будет тебе мавзолей.

Теперь, когда мы знаем всё, разговоры о том, убирать ли Ленина из Мавзолея и убирать ли сам Мавзолей, становятся лишними и даже смешными. Прах Ленина давно растворился в водах Ганга. Что же касается Шишкина, человека в высшей степени жалкого и никчемного, то, нам кажется, его надо оставить там, где он лежит. Оставить как парадокс истории, а потом, это была его идея, и он так этого желал! И Мавзолей, конечно, следует оставить как памятник чужим человеческим слабостям и нашему великодушию. Но, разумеется, фамилию на фронтоне придется сменить: «Шишкин».

Круглое лицо мальчика-индийца с глазами, полными страха и решимости этот страх преодолеть, было обращено к красной круглой луне. Во всем Мертвом городе, кроме них двоих, никого сейчас не было. Мальчик достал из‑за пазухи что-то завернутое в тряпку, развернул, и страх и решимость в его взгляде сменились ненавистью. Это был эфес Новиковой шашки, сломанной в поединке с князем Ахмад Саид-ханом, отцом этого мальчика. Орден Боевого Красного Знамени кроваво расплывался в неверном лунном свете.

Мальчик бросил эфес в яму, зажег воткнутую в землю благовонную палочку, встал на колени, сложил ладони у подбородка и заговорил высоким и дрожащим детским голоском:

– О, айсуры! Приведите сюда того, кто убил моего отца! Я отрежу ему уши! Я выколю ему глаза! Я отрублю ему голову! Я вырву его сердце!

Глава вторая

Коромандельский берег.

Точная дата не установлена

Только спустя несколько месяцев после смерти Владимира Ильича Иван нашел наших.

Красноармейский лагерь – палатки и шалаши – расположился частью прямо на берегу Бенгальского залива, частью в джунглях.

Лошадь шла шагом. Иван смотрел по сторонам удивленно и радостно, как бывает, когда возвращаешься к родным после долгой отлучки. Ивана не узнавали, но и он пока не мог никого узнать. На песчаном пляже красноармейцы играли в какую-то странную игру, пиная ногами резиновый шар и бегая за ним кучей.

– Овсай! – кричал один непонятное слово.

– А я говорю – корнер! – возражал другой еще более непонятно.

Иван привязал лошадь к пальме и направился к большой штабной палатке. Мимо шел красноармеец в буденовке, но босой, и вместо галифе на нем была длинная голубая шелковая юбка. Оттопырив мизинец, красноармеец кушал банан, покачивая при ходьбе бедрами. Иван узнал его и окликнул:

– Фомин!

Тот тоже узнал комдива.

– Чего, Иван Васильевич? – удивленно спросил он.

– Ты чего это вырядился?

– Обносились, Иван Васильевич, надо же в чем-то ходить, – обиженно ответил Фомин и пошел, вихляя задницей, дальше.

Иван озадаченно смотрел ему вслед, решительно ничего не понимая. И вдруг кто-то чуть не сбил его с ног. Это был Брускин.