Открывая Москву. Прогулки по самым красивым московским зданиям

Многие московские литераторы, преподаватели университета стремились попасть на четверги у князя. Один лишь Гоголь, которого Голицын очень ценил, находил ту или иную причину, чтобы не прийти. Например, сказывался больным. Интересен разговор между Шевыревым и Погодиным, с одной стороны, и Голицыным - с другой. Князь спрашивал: «А что же Гоголь?» - «Да что, Ваше сиятельство! Он странный человек: отвык от фрака, а в сертуке приехать не решается!» - отвечали ему. «Нужды нет; пусть приедет хоть в сертуке!» - парировал Голицын и смеялся.

Но однажды Гоголя все-таки удалось заманить. В феврале 1842 года на литературном вечере в генерал-губернаторском особняке на Тверской Николай Васильевич прочитал свою большую статью «Рим». Мы даже знаем точную дату, когда Гоголь пришел к Голицыну, - 4 февраля 1842 года. Шевырев просил Погодина: «Четверги открываются: завтра ты приглашен. - Гоголь обещал чтение, о котором я говорил князю Голицыну. Нельзя ли устроить его в этот четверг? Поговори ему и спроси у него».

Как пишет Дмитриев, Шевырев и Погодин «привели его и представили князю своего медвежонка. Он приехал во фраке, но, не сказав ни слова, сел на указанные ему кресла, сложил ладонями вместе обе протянутые руки, опустил их между колен, согнулся в три погибели и сидел в этом положении, наклонив голову и почти показывая затылок. В другой приезд положено было, чтоб Гоголь прочитал что-нибудь из ненапечатанных своих произведений. Он привез и читал свою “Аннунциату“, писанную на сорока страницах, тяжелым слогом и нескончаемыми периодами. Можно себе представить скуку слушателей: но вытерпели и похвалили. - Тем и кончились его посещения вечеров просвещенного вельможи...». Что и говорить, злыми словами написано, с плохо скрываемой завистью. Недаром автора этих воспоминаний прозвали лже-Дмитриевым.

Степан Аксаков рассказывал по-другому, по-доброму: «У Гоголя не было фрака, и он надел фрак Константина (сын С. Т. Аксакова. - А.В.). Несмотря на высокое достоинство этой пиесы, слишком длинной для чтения на рауте у какого бы то ни было генерал-губернатора, чтение почти усыпило половину зрителей; но когда к концу пиесы дело дошло до комических разговоров итальянских женщин между собою и с своими мужьями, все общество точно проснулось и пришло в неописанный восторг, который и остался надолго в благодарной памяти слушателей». Прошло всего два года, и о памятной встрече Гоголя и Голицына вспомнили в некрологе князя: «Давно ли, кажется, Гоголь читал у него в кабинете “Рим“? Давно ли мы все сидели тут кругом в житном общении мысли и слова?»

Как бы там ни было, но даже если сам Голицын и заснул под чтение Гоголя, то спал крепким и здоровым сном. Ведь скоро он вновь пригласил писателя к себе. Голицын все хотел, чтобы Гоголь почитал «Тараса Бульбу». Но читать пришлось Шевыреву - Голицын был в восторге, «ему очень понравилось - сколько он может оценить».

Лже-Дмитриев выдвигал свою версию странного нежелания Гоголя приходить к Голицыну, связывая ее с «неумением держать себя». А Голицын даже предлагал Гоголю какое-то место в Москве, с жалованьем, узнаем мы из переписки Аксаковых. Но Николай Васильевич отказался.

Далеко за пределы Москвы вышли слухи об эксцентрических выходках Гоголя в салоне московского градоначальника, наполняясь несуществующими и мифическими подробностями. Люди же, встречавшиеся с ним позднее, находили явное несоответствие рассказов про недоступность, замкнутость засыпающего в аристократической гостиной Гоголя тому реальному образу, в котором было столько одушевления, простоты, общительности, заразительной веселости.

Быть может, Голицын не представлял для Гоголя интерес как для писателя, поскольку не мог служить прототипом для создания какого-либо персонажа? В самом деле, московский градоначальник был полной противоположностью незабвенному городничему Сквозник-Дмухановскому или прожектеру Манилову.

Крепкая дружба связывала Голицына и его семью с Василием Жуковским, поэтом и воспитателем наследников престола, посвятившим градоначальнику стихотворение:

Друг человечества и твердый друг закона,

Смиренный в почестях и скромный средь похвал,

Предстатель ревностный за древний град у трона -

Каких ты доблестей в себе не сочетал?

Любовь высокую к святой земле отчизны,

Самозабвение и непрерывный труд,

В день брани - мужество, в день мира - правый суд,

И чистоту души и жизнь без укоризны.

Вельможа-гражданин! тебе в потомстве мзда!

И зависти назло уже сияет снова

Знакомая Москве бессмертия звезда

Еропкина и Чернышова!

Стихотворение, написанное 12 апреля 1833 года, так и называется - «Дмитрию Владимировичу Голицыну» и было прислано Жуковским из-за границы, когда поэт узнал о том, что общественность Москвы преподнесла своему градоначальнику необычный подарок - бюст из белого мрамора работы Витали. Упомянутые Жуковским Еропкин и Чернышев - предшественники Голицына на посту генерал-губернатора Москвы. А бюст при жизни Голицына так и не был установлен, что связывают с нежеланием Николая I, якобы заявившего, что ставить прижизненные изваяния чиновникам негоже.