Откуда я иду, или Сны в Красном городе

Это он с собой притащил четверых парней с рудника и трёх девушек из управленческого комитета комсомола. Девушек звали Надя, Лариса и Люда.

На Ларису глаз Сухарева лёг тяжелым камнем. Гранитным надгробием с могилы очень большого человека. Что в ней было особенного? Всё! От глаз синих, глубоких как небо, до тонких пальцев пианистки, лауреата мировых конкурсов. На трёх пальцах сидели перстни с камнями. Один – хризолит, другой – бирюза. Третий – агат. И браслет она надела агатовый. Серебристое платье выше колен открывало удивительно красивые ноги, а золотой крестик на такой же цепочке пропадал в глубокой впадине на груди.

– Снегурочка? – спросил её Витя.

– Баба Яга! – засмеялась Лариса. – Ступа на лестничной клетке. И метла.

– Полетаем ночью? Выдержит двоих? – Витя смотрел ей в бездну глаз.

– Тебя выдержит, хоть ты и очень большой, – серьёзно сказала Лариса и вынула крестик из пропасти. Уложила его поверх груди завидного размера, и платья, отливающего сиянием новой серебряной монеты. – Но много не пей. Не люблю летать с пьяными.

Что было на новоселье и новогоднем празднике у Сухарева, можно описать только отдельной книгой. Всех было много. И всего – не меньше. Священнослужители в мирских костюмах-тройках и красивых рубашках с импортными галстуками. Из рудоуправления Жора привёл почти роту, если переводить на язык военных, да горкомовских ребят с Гоголевым пришло десятка полтора, не меньше. Все принесли какие-то подарки и сложили их горой в одной из спален. А Коля, освободившийся от грехов, подарил Сухареву редкие, фактически коллекционные золотые часы «Луч» Минского завода. Долго ели и пили, смеялись, танцевали и пели, травили анекдоты, а между ними вталкивали витиеватые, но оптимистические тосты и здравицы. В двенадцать открыли одновременно десять бутылок шампанского. Новый дом дрогнул, но устоял. Только некоторые, за столом сидящие, оглохли минут на десять. Что не мешало им, не слыша себя, славить новый год и новое Витино жильё.

Часам к трём ночи народ постепенно исчезал партиями и в одиночку. В четыре утра дома остались трое. Ёлка, Витя и Лариса. Кроме ёлки, которая не пила, молодые и весёлые от событий Сухарев и Лариса Латышева употребили ещё по бокалу шампанского, закинули поверх него по половине плитки шоколада, станцевали фокстрот под пластинку с саксофоном и кларнетом композитора Бише, после чего Лариса с улыбкой спросила.

– Ну, не передумал полетать с ведьмой?

– С такой Бабой-Ягой и без метлы да ступы улетишь так, что и не найдёт потом никто, – он взял её на руки и унес в спальню.

Год начался с греха. А как его встретишь, так и проведешь. Но это – чисто авторское. Банальная мысль. Но пусть будет хотя бы она. Потому как у девушки Ларисы, уже снявшей серебристое платье и всё остальное, да у Виктора, упавшего за неделю во второй смертный грех, не было ни одной, даже худосочной мысли до полудня первого января Нового, почти ничего хорошего не несущего Сухареву года. А вот этого, конечно, кроме Господа знать было никому не дано.

9. глава девятая

В церковь Сухарев пришел с чертями в голове. Они били изнутри кулаками и копытами по всему черепу, бодали нервы мозга рожками и выдували из Витиного рта адский смрад.

– Ты как служить собираешься? – глянул на него грустно протодиакон Савелий. – Ты вонью водочной аромат ладана глушишь. Да и качает тебя. Грохнешься об иконостас – все образа святые слетят на пол. Хорошо прихожан после праздника нет, считай. А то позор же!

– Коньяк я пил ночью. Не водку. А вонь такая же. Странно, – Сухарев уже переоделся в священника и смотрелся глупо в рясе, с крестом наперстным, епитрахилью и опухшим лицом с красными глазами над всем этим священным облачением.

– Иди, отдохни сегодня, – отец Савелий кивнул на икону Богородицы.– Не гневи пресвятую Марию. Да и сына ея. Я вот тоже у тебя праздновал, а какая разница меж нами!

– Хэ! – сказал отец Илия. – Я-то грешил почти всю ночь знаешь с кем. До полудня. И пил попутно. Кто выдержит? Хорошо. Не служба мне в таком облике. Господь, может, и простит. Но пойду, действительно. В порядок тело с душой верну. Завтра с утра – я на работе. Морозову не говори только, хорошо?

– А отец Автандил послезавтра вернётся. Не скажу. Да ты сам к тому дню уже нормальный будешь. Ступай с Богом, – отец Савелий шагнул назад. Очень уж сильно несло от иерея перегаром.

Отец Илия тяжелой поступью, запинаясь и покачиваясь, ушел в ризницу и переоделся в Виктора Сухарева.

– Где же Лариска живёт? – он закрыл за собой притвор, вышел на паперть и глотнул сразу кубометр зимнего колючего воздуха. – А! Есть же записка её. В кошельке, по-моему.

На фантике от конфеты «Грильяж в шоколаде» с обратной стороны была почти не читаемая запись. Сухарев вышел на свет и под наклоном фантика надпись расшифровал: Ул. Горняков, двенадцать, кв. семь.