Откуда я иду, или Сны в Красном городе

– Всякий, делающий грех, есть раб греха, – Сухарев сжал голову, в которой не переставали беситься черти. – Это в Новом Завете упомянуто. В Евангелие от Иоанна. Ну, а раб, он и есть раб. Любую волю обязан выполнять. Сейчас имеем волю Греха. Выполняем, пропади оно всё пропадом! Лариска мучилась почти так же. Она сняла все цацки, гуляла нетвёрдо по квартире без пудры на лице, с бигудями на блестящем волосе и в линялом полосатом банном халате. И всё равно оставалась красивой. Крайне редкая, способность была у Ларисы – не терять шарма при любом безобразии туловища.

– У меня наливка есть вишнёвая, – она достала из кухонного шкафа красивую бутылку и два стакана. – Сладкая. И всего двадцать градусов в ней. Надо успокоить организмы. А то ведь пахали как трактора в посевную. Без остановки. Даже пили, не отрываясь от сладкой нашей мороки.

Выпили по два стакана. Посидели.

– Ну? – спросила Лариска.

– Давай на озеро двинем, – предложил Сухарев. – У тебя санки есть?

Она принесла из кладовки санки с длинной джутовой верёвкой. Оделась. Выпили ещё по сто граммов и побрели на озеро. Сухарев таскал санки с Лариской как владимирский тяжеловоз, не быстро, но упорно с криками «ух, ты!», падениями и лёгким матерком, который сам просился наружу в виде неслышного подруге шепота. Через час бега по окружности озера Сухареву стало легко, радостно и он остановился.

– Теперь ты впрягайся, – протянул он Ларисе поводья. – Вишь ты – как омолаживает физкультура.

– Я помру – тягать такого быка, – улыбнулась девушка. – Слушай, а ты вот поматросить-то меня поматросил. А бросишь когда? Не сегодня?

– С чего бы я тебя бросал? – Сухарев с трудом втиснулся в санки с высокими алюминиевыми ограждениями сверху. – Жена, похоже, вообще не приедет. Говорил с ней три дня тому… Она в обкоме профсоюзов небольшой начальник с большой зарплатой. А Челяба – город! Театры, концерты народных артистов. Утёсов пару раз в год приезжает. Кызылдала у нас что? Дыра. На карте не видно. С лупой надо искать. Она сказала. И так сказала, что понял я – будет она ждать, когда меня в тот храм, главный на Урале, обратно позовут. А меня не позовут.

– Ты же сказал, что тебя временно сюда послали. В наказание. На пару лет.

– Самое постоянное – именно то, что считается временным, – засмеялся Виктор. – Кому я в том храме нужен? Они уже туда своих давно притащили. Друзей, родственников. А мне и здесь хорошо. Ты вот есть.

– Наташка из библиотеки, – хмыкнула Лариса.

– Культурный городок у нас. Вся особо ценная информация у всех в ушах, – Сухарев растёр на лице снег.– По радио, что ли передают каждый день в «последних известиях»? Наташка – это с голодухи. Я из Челябы скоро, считай, год как выехал. А жена там. Здесь отец Автандил и священная братия. Диаконы, певчие, клирики, два иерея кроме меня и протодиакон Савелий. А ты не от голодухи у меня. Голод Натаха маленько устранила. Ты – души моей просьба желанная. Нравишься ты мне. С первого взгляда.

– Что с первого взгляда? Любовь? – Лариса с трудом потянула сани.

– Не… Любовь дело наживное, – крикнул Сухарев. – С первого взгляда любовь только идиотам грезится. А я умный. Будет любовь, ну, и слава Богу. Дурить-то тебя да и себя зачем? Но одно скажу. Хочу, чтобы ты была со мной долго. Ты красивая и не дура. Не шалава, нутром чую, хоть и легла под меня с разбегу. С первой встречи.

– Так понравился ты же мне не вчера, – Лариса почти побежала. – Давно. Я тебя видела часто. И в церкви была не раз. Втихаря. Хочу в Бога верить, но никак не получается. Не понимаю чего-то, наверное. В комитете комсомола рудника про то, что я в церковь ходила, не знает никто. Уже выгнали бы. Рудоуправление рядом с гостиницей, Витя. Ты мимо моего окна ходишь каждый день. Давай сегодня у меня останемся. Ужин сделаю – вилку откусишь. И торт. А? Только без градусов всё пьём. Компот. Лимонада дома пять бутылок.

– Пойдёт! – снова крикнул Сухарев.– Вези меня, инвалида первой группы, домой. Лечить инвалидность.

Обоим стало так смешно, что Лариса не смогла сани тянуть, а Виктор от хохота выпал в тонкий слой снега надо льдом. И вечер, и ночь проскочили, как скорый поезд мимо маленькой станции, где нет остановки. Проснулись Витя с Ларисой в хорошем настроении, поцеловались, умылись, потом она села пудриться и краситься, а Сухарев допил компот и как-то сумел присесть рядом на крышку трюмо.

– А у тебя сейчас есть кто?

– Есть, – Лариса чиркнула щёточкой с тушью по реснице. – Он электрик из нашего управления. Сибиряк. Я-то из Златоуста. От Челябинска не далеко. Работала инструктором в горкоме комсомола. Один из секретарей стал ко мне клеиться. Противный, глупый, лысый и наглый. И рожа в прыщах. Тридцать шесть лет ему. Не подросток созревающий. А мне двадцать пять. Тоже не девочка, вроде. Ну, я полгода выдержала, а потом даже не рассчиталась и сбежала в Зарайск. Там в горкоме мест не было. Зав. орготделом позвонил сюда, в рудоуправление. И вот я уже два года тут в комитете отвечаю за работу с несоюзной молодёжью. Агитирую её в комсомол вступить.