После этой безобразной выходки Тамарка пропала надолго. Объявилась она через месяц. Я возвращался домой рано, часов в восемь вечера, и увидел ее стоящей у подъезда. Она стояла, подбоченясь, выгнув спину, выставив вперед ножку, туфельку поставив на каблучок. Ну, точно, как четыре года назад, когда играли в царя горы. Точно так же стояла она на горе и кричала: «Я – царица».
Не смотря на то, что я на нее злился, увидев Тамарку в таком образе, просто не смог не улыбнуться. Тамарка заметила мою улыбку и отвернулась. Пока я подходил, стояла и решала, играть ли ей и дальше заученную роль или перестать кривляться. А вела себя так, будто это не она, а я напроказил. Я сделал вид, что ее не замечаю, прошел мимо, не поздоровавшись. Поднимаясь по лестнице, слышал за спиной ее шаги. Шла она молча, попыток заговорить со мной не предпринимала. Я отпер замок, зашел в квартиру и закрыл за собой дверь. Ожидал ее звонка, но она не позвонила. Через четыре часа я выглянул на лестницу. Тамарка сидела на ступенях у самой квартиры и, насупившись, смотрела на меня. Я ничего ей не сказал, молча закрыл дверь и пошел спать. Хотел позвонить в милицию, даже уже снял трубку, но подумал: «Что я им скажу? Что меня преследует молодая, хорошенькая стерва? Станут смеяться. Стас Синельников узнает, снова запишет в «жопники». Чего, разумеется, не хотелось. А может, сказать, что в подъезде собралась компания, много вина, пьют, хулиганят? Да, да. Не забыть сказать, что много вина, тогда точно сразу приедут».
Но вместо этого я положил трубку, которую все это время держал, прижимая к щеке, и стал думать о Тамарке: «Сидит, дура безмозглая, на холодном камне. Все придатки себе застудит. И что за дрянь навязалась на мою голову, нет от нее никакого спасения». Я пошел, открыл дверь, сказал ей, чтобы заходила. Она молча встала и прошла в квартиру.
– Я замерзла, – сказала Тамарка, – можно ванну принять?
– Прими, – разрешил я, – но только голышом передо мной не ходи.
– Вот еще. Придумаете.
Я принес ей свой халат, банное полотенце, все повесил в ванной на крючок.
Мылась она долго, а из ванной вышла, не смотря на мое предупреждение, все же голая. Прямо перед собой, чтобы дать мне понять, что не ослушалась и закрывается, Тамарка держала банное полотенце, в другой руке несла банный халат.
– Возьмите, а то, чего доброго, носить после меня не станете. Я скоро обсохну и свою одежду надену.
Я молча взял свой халат и пошел от нее прятаться.
– Скажите, – остановила она меня, – я красивая? Почему вы меня избегаете?
Я обернулся, она отбросила полотенце. Фраза явно была заучена и подготовлена для данного момента. Увидев так близко от себя голое тело, я смутился. На меня напала чувственная дрожь. Тамарка на это, видимо, и рассчитывала. Я отвел глаза в сторону и стал бороться с неудержимым желанием подойти к ней.
– Да. Ты красива. Даже очень красива, – заговорил я, стараясь не смотреть в ее сторону. – Но ты не понимаешь самых простых вещей. Красоты лица и тела мало. Мало для того, чтобы быть истинно красивым человеком, нравиться другим и не вызывать тех отрицательных эмоций, которые ты вызываешь. Внутри-то ты прожженная, гнилая. И скоро весь этот смрад из твоего нутра повылезет наружу. Болячками покроешься, вырастет шишка на носу. Не знаю, что именно с тобой произойдет, но знаю точно, что от внешней твоей красоты не останется и следа.
Я глумился, гнев переполнял меня и не давал хорошенько подумать о том. что говорю. Однако, я точно знал, что слова эти страшные говорю плутовке, вообразившей, что весь земной шар крутится на ноготке ее мизинца. Блуднице, у которой нет ни стыда, ни совести. Говоря ей все это, я не рассчитывал на то, что хоть как-то ее задену. Но тут случилось неожиданное. С Тамаркой произошла настоящая истерика. Она стала плакать, визжать, просить, чтобы я перестал ее запугивать. Я в первое мгновение и сам испугался, хотел было кинуться к ней, утешить. Но она все еще стояла голая, и я этого сделать не мог. Я, выражаясь актерским языком, зажался. И от стыда, от чудовищной своей беспомощности, стал грубить ей еще сильнее. Стал злорадствовать, издеваться: