Отличник

– Нет. Все. Теперь будем нарезать морковку, лучок и при этом петь песню. Потому, что если не петь песню, когда готовишь еду, она получается невкусной.

Я запел: «Мы, друзья, перелетные птицы…». Тоне дал задание подпевать. Когда я пел: «Первым делом, первым делом самолеты» она должна была спрашивать: «Ну, а девочки?».

– Ну, а девочки? – переспрашивал я и пел дальше. – А девочки потом.

Тоня звонко и заразительно смеялась. Я этому радовался, так как у Тонечки был тревожный внимательный взгляд и не по-детски печальные глаза, как у детей, переживших войну. Этот прямой, пронзительный взгляд невозможно было выдержать. Я всякий раз избегал с ним встречаться. Всякий раз отворачивался.

Когда уложил Тоню в постель, сел с ней рядом и сказал:

– Давай, закрывай глаза и спи.

Она закрыла глаза руками, затем ладони убрала и засмеялась. И, подумав какое-то мгновение, спросила:

– Если бы у тебя было два яблока, зеленое невкусное и красное зрелое и тебе нужно их съесть. С какого бы ты начал?

– Ну, и вопросики у вас, девушка. Мой тебе совет. Когда вырастешь, иди учиться на психолога. Станешь академиком, составительницей тестов.

– Ну, ответь.

– Это очень серьезный вопрос. У меня на него сейчас нет ответа. Было время, когда с красного бы начал, было время, когда с зеленого. А сейчас, в данный момент, не знаю. Ведь ты же не хочешь, чтобы я тебя обманул? Ты же сама просила, чтобы я не разговаривал с тобой, как с маленькой.

– Да. Лучше не обманывай. Скажи, почему люди ссорятся?

– Всякие могут быть причины. Разное воспитание, разные ценности.

– Говори понятно.

– Ну, ты, например, хочешь погладить кошку, а я ее хочу ударить. Вот мы и ссоримся.

Тоня засмеялась.

– Ты кошку не захочешь ударить.

– Почему ты в этом уверена?

– Потому, что ты добрый и я тебя люблю.

От этих искренних и совершенно неожиданных для меня слов на глаза навернулись слезы. Я отвернулся и, сидя к Тонечке почти что спиной, продолжал развивать свою мысль.

– Девяносто девять причин люди находят для ссор, а вот для того, чтобы помириться, не могут сыскать и одной. А ведь она всегда на виду, но не видят, не замечают. А ты, вот, нашла, молодец. Я про любовь говорю. Ты понимаешь меня? Понимаешь, о чем говорю?

– Да. Ты хочешь Тамару полюбить, но что-то тебе мешает. Так?

Я укрыл ее одеялом, погасил в комнате свет и, сказав, «Спи», вышел

Первые четыре дня Тонечка жила нормально, а потом стала капризничать, и я не мог понять, в чем дело.

– На тебя не угодишь, – говорил я ей, – положишь в стакан с чаем сахар, от сахара пенка, положишь сахарный песок, от песка волоски. Пей тогда несладкий.

– Несладкий я пить не могу, – говорила Тонечка, надувая губки.

Не сразу я сообразил, что скучает она по старшей сестре. А как только понял, сразу же предложил Тамарке жить у меня и смотреть за Тонечкой и Дружком.

Вам, наверное, интересно узнать, кто кормил ребенка до того, как появилась в доме Тамарка? Да сама себя и кормила. Ведь я почти весь день проводил в институте. Честное слово, я на этот счет даже не переживал. Тонечка, несмотря на свой малый возраст, отлично готовила. Она уверенно обращалась с газовой плитой. Ставила у плиты табуретку, влезала на нее и хозяйничала. Могла вскипятить чайник, сварить картошку, сосиски, яйца. Могла себе сделать яичницу. Я считаю, что для шестилетнего ребенка это большое достижение. Жена Синельникова в свои двадцать шесть лет, имея двух детей, ничего из вышеперечисленного готовить не умела. Все за нее делала сначала мать, а затем муж. Как-то ни запасов, оставленных матерью (готовый суп), ни мужа в доме не оказалось, а дети просили есть, и я невольно оказался свидетелем поразительной сцены. Светлана, жена Стаса, решила приготовить яичницу. Поставила на большой огонь сковородку, после того, как она чуть ли не докрасна накалилась, вылила на нее целый стакан растительного масла. Оно шипело, «стреляло», как только не вспыхнуло; стало чадить. Дети, видимо, зная, как мама готовит, заранее попрятались по дальним углам. Стоя, как сталевар у домны с поднятой левой рукой, прикрывавшей глаза, она стала класть в сковороду яйца в скорлупе. А затем, взяв самый длинный нож, принялась этим ножом яйца рубить. При этом говорила: «Скорлупу потом выплюнете, как сготовится и посолите потом по вкусу, невозможно подойти». Яйца в сгоревшем, прогорклом масле тотчас превратились в угли, задымили; и, если бы не сняла сковороду с огня, превратились бы в совершеннейшие головешки. Но и то, что находилось в сковородке, конечно, было несъедобно.

Стало ясно, почему она боится готовить. Я хотел ей дать простейшие советы, но, посмотрев, с какой злобой она смотрит на свою стряпню и с какой ненавистью на детей, просящих кушать, не решился даже обмолвиться. Кончилось все тем, что она дала детям деньги на мороженое. «В мороженом много калорий, они съедят по две порции и будут сыты», – сказала она мне, но как бы этим успокаивая себя.

Впоследствии, когда Тамарка показывала ей, как следует готовить яичницу, Светлана смотрела на нее, как на факира в юбке, владеющего тайными знаниями.