ОТМА. Спасение Романовых

Пили чай. Тихо говорили ни о чем – уютным вечером в теплом доме, будто бы без войны и плена. Не заметили, как Государь ушел в спальню. Он за весь вечер не сказал и десятка слов. Маша говорила еще меньше. Настя совсем не разговаривала. Обняла меня крепко при встрече и больше не смотрела в мою сторону. Бреннер пытался развлекать Ольгу, но безуспешно. Татьяна и Лиховский, единственные, были счастливы, держались за руки и жались друг к другу. Радостно мне было видеть мою Отма живой и здоровой после всех потрясений, но в то же время я чувствовал ее отчуждение. Настя окончательно замкнулась в себе. Смерть Государыни и Алексея, ужасная гибель доктора Боткина, исчезновение Харитонова и тот кошмар, что пережили мы все в Пустилихе, – наши потери тлели внутри нас и жгли. Между мной и Машей стоял Пожаров, убитый на наших глазах …

И ничего прежнего, кажется, не могло уже быть между нами. Но как это принять?! Невозможно, никак невозможно было потерять мне рай: взгляды, разговоры, шалости Принцесс, их насмешки и даже их презрение. Все что угодно, только не та дежурная приветливость и не те поблекшие голоса будто издалека …

Настал момент, когда все замолчали. Я вышел на воздух. Третий день падал снег. Часовые прятались в натянутой за забором палатке. Я стоял на крыльце в темноте. Кто-то вышел за мной. Думал – Ольга, но это была Настя.

– Как хорошо – снег, – сказала она. – Я рада вас видеть.

– И я очень рад. Как вы?

– Тяжело. Каждую ночь кошмары.

– Это пройдет со временем.

– Да … конечно …

Я взял ее за руку. Она будто и не заметила, сказала тихо:

– Простите мне мое молчание.

– Я понимаю.

– Просто нет сил и нет слов …

– Ничего. Мы уедем от этой войны, и все пройдет. Нас ждет волшебная страна.

– Да, волшебная страна, – повторила она эхом.

– А потом и другие страны. Большое путешествие!

– Да, большое путешествие …

Где-то хлопнул винтовочный выстрел, возвращая нас к реальности. Еще один … Крики … Несколько казаков проскакали мимо с гиканьем и свистом.

– Эй, что там? Куда? – закричали наши часовые.

– Эве-эй-гэй-эй, – загукало в ответ невнятное сквозь уносящийся топот копыт.

Мы вернулись в дом.

Все сидели по углам, каждый сам по себе, только Лиховский с Татьяной шептались, поглощенные друг другом.

На улице застучали копыта, загомонили голоса. Дверь отворилась, и вошел Барон. Он был один, в запорошенной снегом шинели, с Георгиевским крестом на груди, в белой папахе и, как обычно, без оружия.

Мы, все четверо, встали. Он кивнул небрежно.

– Добрый вечер! Мне необходимо переговорить с Николаем Александровичем.

– Боюсь, уже поздно, папа́ у себя, – сказала Ольга.

– Потрудитесь пригласить его, дело важное, – сказал Барон.

– Но он уже … в постели.

– Разбудите, – сказал Барон невозмутимо, и все поняли, что дальше возражать не стоит. Ольга кивнула и ушла в комнату Государя.

Барон сел на диван и жестом предложил всем садиться. Он ни на кого не смотрел, молчал. Ночной визит Барона не предвещал ничего хорошего.

Вошел Государь в полном обмундировании, будто и не ложился, за ним Ольга.

– Дело важное, Николай Александрович, я принял решение, – сказал Барон.

Бреннер сделал нам знак выйти, но Барон остановил нас:

– Останьтесь … И, Ваши Высочества, вас тоже прошу остаться. Дело касается всех. Прошу садиться.

Все сели, кроме Барона. Он прошелся по гостиной, остановился, глядя в пол.

– Николай Александрович, я принял решение идти в Тибет.

Бреннер сразу посмотрел на меня. Да, это я подкинул Барону идею о посольстве его и Государя к Далай-ламе. Втайне от остальных я дождался Барона в штабе во время своей волчьей повинности. Он выслушал меня невозмутимо. Спросил только: «А вам-то зачем это нужно?» Я честно ответил, что мы, офицеры, взявшие на себя заботу о Семье, хотели бы увести ее как можно дальше от гражданской войны и опасностей, грозящих со всех сторон, и этот путь представляется нам наиболее реальным. Барон ничего не ответил и отослал меня, а через два дня нас освободили из-под ареста.

При общем напряженном молчании Барон продолжал:

– План такой: с небольшим отрядом – сабель в двести – идем караваном через Монголию, пересекаем Гоби, далее через Амдо к Тибетскому нагорью, а там уже и до Лхасы рукой подать.

Все молчали. Наконец Бреннер сказал:

– Ваше превосходительство, это же четыре тысячи верст.

– Три с половиной …

– Зимой, через пустыни и горы …

– Что с того? Паломники-буряты вон ходят поклониться святыням Тибета – и ничего, полгода туда, полгода обратно. У нас будут лучшие верблюды и лошади, соорудим вагон для Николая Александровича и Княжон. При бодром движении – а его я обеспечу – будем делать сорок – пятьдесят верст ежедневно. Четыре месяца – и мы у Далай-ламы.

Все молчали, потрясенно глядя перед собой, будто обозревая всю немыслимую протяженность ледяного пути. А Барон – напротив – чуть ли не улыбался.

Государь нарушил молчание:

– Почему вы думаете, что Далай-лама нас примет?

– Насколько мне известно, вы состояли с ним в переписке. Обменивались посланиями через доверенных лиц.