ОТМА. Спасение Романовых

– Ваше превосходительство, его императорское величество требует освободить дочерей, великих княжон, которых вы удерживаете, несомненно, по недоразумению.

Это был какой-то совсем уж неожиданный поворот. Унгерн даже рассмеялся от удовольствия.

– Что это значит? – обратился он с веселым изумлением к своим офицерам. – Кто-нибудь понимает?

– По показаниям пленных, они на этом помосте собирались какую-то мистерию разыгрывать, – доложил один из офицеров.

– Да это избач ихний. Книжками заведует! – подал голос один из крестьян, стоявших на коленях.

– Так какого хрена ты на коленях? – сказал барон.

Он по-прежнему смотрел только на царя. А тот молчал. Пауза затягивалась.

– Ваше величество, это вы? – спросил Унгерн. Он все еще улыбался недоверчиво.

Коленопреклоненная площадь ждала ответа. Николай молчал, и это было верно, потому что ответить «да, это я, самодержец российский» было бы совсем уж нелепо. В тишине только позвякивали удила да потрескивали бревна догоравшей неподалеку избы.

Наконец Николай произнес:

– Вы барон Унгерн?

– Да, это я.

– Извольте освободить моих дочерей, великих княжон Ольгу, Татьяну, Марию и Анастасию.

– И где же они?

– Там, среди большевиков, но это ошибка. Прикажите остановить казнь, – сказал Бреннер вместо царя.

Барон развернул коня, подъехал к пленным и уставился на четырех девушек, вцепившихся друг в друга. Он смотрел на них, когда сходил с коня, смотрел, когда подходил, смотрел, остановившись напротив в трех шагах. Он узнавал их, но не верил своим глазам.

– Этих отпустить! – приказал наконец.

Сестры из-под конвоя бросились к отцу. Царь сошел с коня, обнял дочерей … Казаки и крестьяне поднимались с колен, но напряженное молчание все еще висело над площадью. Теперь уже все узнали Романовых. Приговоренные тянули шеи, чтобы получше разглядеть настоящую мистерию, на фоне которой даже их собственная казнь не выглядела драматичнее. Наверно, им казалось, что это чудесное явление все изменит. Смертники надеялись на перемену участи.

Барон уже снова сидел на коне и наблюдал за Романовыми. Никто в этот момент не мог бы предугадать его дальнейших действий. Он повернулся к своим офицерам:

– Доставить Романовых со свитой в церковь. Немедля! Лучших казаков на охрану. Готовиться к маршу домой!

Два десятка верховых казаков окружили Романовых и четверку и повели к церкви. Николай шел пешком вместе с дочерями.

– А с этими что делать? – спросил кто-то из офицеров, указав на приговоренных.

– Повесить! И неделю не снимать! – бросил барон и поскакал со свитой следом за Романовыми.

Толпа крестьян потянулась было за царем, но казаки преградили им путь:

– По домам! Идите домой! Домой пошли!

Люди в молчании разбрелись по задымленным улицам. Царь и царевны на их глазах воскресли из мертвых, восстали из пламени горящих изб – и в то самое время, когда лишались жизни другие. В этой точке времени и пространства сошлась вся чудовищная нелепость мироздания, и люди не могли понять этого сердцем и охватить умом. В свинцовом оцепенении они брели к своим разоренным домам, где у порогов лежали их мертвые собаки.

Часть пятая

Ольга

Из записок мичмана Анненкова

12 ноября 1918 года

Волки зазвенели цепями, лениво поднялись мне навстречу. Три пары глаз уставились заинтересованно, но вилять хвостом никто не собирался. Я двинулся от двери ровно по линии, недосягаемой для волков при полностью натянутых цепях. Каждому бросил из ведра по куску тухлой конины, которой они тут же и занялись. Машка была еще молода, и оба самца искали ее благосклонности, но лишь издалека, потому что дотянуться до нее не могли. По той же причине они не могли до конца выяснить отношения между собой по поводу Машки. Так и проходил их платонический роман втроем: переглядки, ласковые поскуливания или угрожающее рычание. Волка, что постарше, звали Марс, младшего – Монгол. Так нарек их сам Барон. На имена, впрочем, они не откликались.

Как три волка оказались на чердаке штаба Азиатской конной дивизии под командованием барона Унгерна, никто объяснить мне не мог. Барон-то, наверно, знал, но задавать ему вопросы не хотелось. Я сам вызвался кормить зверей и убирать за ними, как только услышал их вой в первую ночь нашего заключения. На фонаре недалеко от штаба еще висел заледенелый труп моего предшественника на этом посту: Барон заподозрил его в шпионаже то ли в пользу Колчака, то ли в пользу красных. И меня он предупредил, что повесит, если я буду шпионить. Но дело-то в том, что волки жили на чердаке штаба, а штаб – двухэтажное здание, где квартировал и сам Барон, где, проходя по лестнице, можно было услышать любой его разговор с офицерами. Так что при желании обвинение в шпионаже мне пришили бы просто за то, что я там бываю.