Отмычка

От этой обиды, справедливой, заслуженной, Ганс чувствовал себя чуть ли не вором. Он убеждал себя, что поступает правильно, раз за разом пытался вспомнить безумие Энши в миг, когда тот обрел полную силу, но перед глазами стояла лишь искренняя чистая радость человека, наконец вернувшего что-то действительно дорогое. Огонь был для Энши не просто силой и вовсе не даром. Ганс не знал, как сказать правильно, но понимал, что люди отняли у бессмертного частичку души, которую ничем не восполнить. Лиона, наверняка, поняла бы лучше.

Сестры сейчас не хватало. После смерти отца Ганс был слишком мал, чтобы взять на себя заботу о семье, и многое легло на её плечи. Да, император поддерживал их как мог, но именно Лиона воспитала Ганса таким, каким он был сейчас. Именно она была рядом в минуты сомнений. Именно она помогала находить путь там, где он казался совсем потерянным. Воину не к лицу признавать подобное, но Ганс готов был отдать сейчас всё за совет сестры.

Арсэм покинули на рассвете.

Изможденные осадой люди не знали, бояться обладателя такой силы или благодарить, а сам Энши ничего объяснять не стал. Оставил разбираться Ганса. Врать.

Врать Ганс не умел, не стал даже пытаться. Неловко пробормотал оправдания и поспешил за бессмертным, перед которым люди расходились, но не бежали и не прятали взгляд. В дорогу собрали как должно: после ночлега и сытного завтрака путников ждали два оседланных коня с притороченными сумками — тяжеловес для паладина и легкий длинноногий скакун для Энши.

— Мы еду почти поровну разделили, — торопливо объяснял Гансу конюх, нет-нет да косясь на спасителя. Энши был уже в седле и с отрешенным видом смотрел куда-то вперед, молча дожидаясь, пока Ганс уладит все дела. — Но посуда тут, у вас, значит. Для костра там, для лагеря тоже всё на вашем Ветре. У господина Энши вода есть, мясо и хлеб, чтоб не пропасть, значит, если в пути разойдетесь…

— Примите мою искреннюю благодарность. Уверен, в пути мы быстро поймём, что к чему, — сдержанно ответил Ганс и тоже выпрямился в седле. Осталось попрощаться с главным из жрецов, имени которого Ганс к своему стыду не помнил. Жрец едва стоял на ногах, но всё же вышел проводить в дорогу:

— Добрый путь. И спасибо. Без вашей помощи мы сдались бы ещё вчера. Я буду молиться о вашем успехе. Мой вопрос, я верю, не покажется для вас странным, ваша милость. Но что я должен сообщить Его Императорскому Величеству в своём докладе? Мы, жрецы, порой слишком оторваны от мирского и плохи в подобных делах.

Ганс слегка приподнял брови, катая на языке вопрос. Верховный жрец Арсэма — кажется, всё-таки Кристоф? — оказался наблюдателен и умён. Может быть, даже слишком. С другой стороны, наверняка все вокруг понимали, что ситуация вышла… не из тех, о которых докладывают дословно. Самому Гансу отчитаться о прошедшей битве оказалось невыносимо сложно. И даже сейчас, когда сокол давно скрылся за горизонтом, на ум приходило множество разных фраз, перемешанных с мрачными мыслями. Впервые в жизни Ганс не желал докладывать прямо. Впервые в жизни Ганс задумался, как обойти приказ и не выдать этого. Но его, не терпящего раньше ни малейшего намека на недостойный паладина шаг, вовсе не мучила совесть. Наоборот, в душе теплилось знакомое чувство, упрямо шептавшее: Ганс сделал правильный выбор.

Он помолчал, подбирая слова. Вгляделся в глаза жреца, тёмные от усталости. Вокруг них залегли иссиня-черные тени, на бледном лице болезненно выступали скулы. Но взгляд всё равно был прямым, строгим. Такому хотелось верить.

— Ещё на рассвете я отправил сокола в столицу. Но мы спешим, мой доклад был коротким. Я сообщил Его Императорскому Величеству благую весть о первой победе, но только о ней. Вам стоит рассказать больше о состоянии города, его жителей и окрестных земель после этого тяжелого боя. Ведь враг не щадил никого, оставил здесь пепелище. Его Императорское величество не оставит вас наедине с бедой, и столица окажет любую возможную поддержку.

Жрец молча кивнул, уступая дорогу. По камням мостовой зацокали подкованные копыта. Открылись высокие ворота, пропуская на широкий многоколейный тракт. До Грохха было совсем недалеко, и Ганс с потаённой радостью отказался ждать, когда жрецы восстановят силы достаточно, чтобы зачаровать коней.

Стоило покинуть стены Арсэма, как Энши пустил коня в галоп. Прочь, прочь от выжженного поля, служившего слишком ярким напоминанием о мгновении вернувшейся силы.

Ганс пришпорил своего Ветра, но больше не ругался и не пытался нагнать, как в первый день их пути. Теперь он знал: Энши всё равно остановится и всё равно дождется. Тем более здесь, в разоренных тёмным войском землях, защита нужна вовсе не бессмертному.

Спокойная мерная рысь — прекрасное время для мыслей, предназначенных уже самому себе, а не великому императору.

Нагнать Энши вышло только к обеду. Взмыленный после галопа конь покорно брел за новым хозяином, то и дело пытаясь дотянуться до пожелтевшей у обочины травы. Энши не спорил, даже толком не держал, но, видимо, пришелся по душе коню, и тот не пытался вырвать поводья из слабой хватки.