Отныне и в Вечность

Зрелище было не для слабонервных – зрители в чаянии душевных потрясений и сладких ужасов притаскивали этих самых утюгов огромное количество и разжигали их самым тщательным образом. В сумеречном воздухе раскаленные, шипящие и фырчащие и рассыпающие облака искр утюги прочерчивали вокруг Маунтина замысловатые огненные траектории. Отклоняясь от уже привычного маршрута, они то и дело стремительно неслись к рассеянному Биму, увлеченно откалывающему почтенной публике сногсшибательные шуточки. Публика замирала и ахала, однако заболтавшийся Бим все так же рассеянно и даже, вроде бы, случайно и собственных действий совсем не заметив, умудрялся переправить пылающие и пыхающие огненные чудища обратно Маунтину. Публика выла от восторга, а хозяева двух других странноприимных домов стонали от бессильных сожалений – опять эта гренадерша с издевательским прозвищем Крошка провела у них указательным пальцем под носом… но кто ж мог подумать, что на двух нищих бродяжках можно обтяпать такое выгодное дельце?

Ах, как повезло дураку-соседу с женой, – говорили они друг другу, качая в сожалениях головами, – ах, как же повезло! Сидел на захудалом яме, в котором даже проезжающие с государственной подорожной только лошадей и брали. Даже спать уходили к ним в частные странноприимные, а уж жрать у него не садилась ни одна душа, кроме запредельных бедняков. Правда, гиппы в его яме всегда были высший сорт, сам разводил, и в этом деле, в отличие от гостиничного, разбирался в тонкостях от и до. Великолепные гиппы, оттого и терпели его начальствующие лица на таком месте.

Вообще хозяева яма в классические каноны супружеских отношений укладываться никак не желали. И хотели бы соседи называть хозяина подкаблучником, да ведь у каждого зубы-то свои, а не казенные. Сам характер имел вспыльчивый и даже бешеный, что, надо признаться, гостиничному бизнесу совсем не способствовало. На его счастье, жена, несмотря на кавалергардский рост и весьма даже приятные мордашку с фигурой, оказалась редкостной умницей… что супруг весьма быстро и обнаружил, пару раз – не иначе, как в помрачении ума! – последовав ее советам. Убедившись, что у супруги странноприимные дела идут не в пример лучше, он с легкой душой перевалил на нее все эти нудные ямские заботы, сам же смог, наконец-то, всецело отдаться своей всепоглощающей страсти – коневодству, и целыми днями пропадал на коневодческих фермах, которых в окрестностях имел аж целых три штуки. Так что он теперь конями снабжал чуть ли все ямы тракта и всех окрестных пакаторов. Да что там окрестные пакаторы! За его конями приезжали из самого Вупперталя. Даже прославленный дуэлянт и забияка Брандис более чем охотно покупал у него гиппов свенской кавалергардской тяжеловозной породы для своих малиновых гвардейцев.

Как всегда, отправляясь на разведку, оба циркача костяные свои доспехи оставили у Скаврона, оделись простенько, оружие при себе имели самое незамысловатое, с каким и путешествуют по дорогам Гегемоната люди весьма себе среднего достатка. Вот гиппы – это да, гиппы у обоих под седлом ходили хорошие, не было в отряде плохоньких коней, да и не выдержала бы Маунтинова веса спина никакого другого скакуна, кроме свенского кавалергардского тяжеловоза.

Однако в этот раз – кровь из носа! – любой публичности надо было избегать, отряд категорически не хотел привлекать к себе внимание. Это обстоятельство разведчиков изрядно напрягало, поскольку появление циркачей неминуемо должно было вызвать в округе немалый переполох.

Выход, как всегда, нашел хитроумный Бим.

– Вот что, друг, – сказал он Маунтину, – придется тебе немного походить калекой.

– Не понял? – озадачился Маунтин.

– Чего ж тут не понимать? – Бим с тяжким вздохом пожал плечами. – Ногу ты сломал… нет, лучше руку. Да, конечно же, ты сломал именно руку, ходить-то ты как-то должен, правильно, не мне же тебя таскать? Так что представления отменяются, как бы ни хотелось нам разжиться деньжатами на дорогу. Ты весь измучился от боли, да и вообще мы оба извелись: как быть дальше? Сможешь ты зимой в представлениях участвовать, или нет?

На ямском дворе к путникам тут же подлетело великое множество самого разного народа. Конюхи ухватили гиппов под уздцы, но уводить их в конюшню не спешили. Все вокруг ахали, пялились на Маунтина, скорчившего самую жалостную рожу, на какую только оказался способен.

– А у Вас тут как дела? – интересовался Бим у старого приятеля, стольника чистого обеденного зала. – Много ли постояльцев, есть ли свободные места? Не донимает ли стража? Не допекает ли этот… ну… змея подколодная, аббат, как его там… ах, ну да, Изгреем со своими кромешниками?

– Изегрим, – поправил Бима стольник. – Давненько уже что-то не появлялся. Кромешники бывает, заглядывают. А что до постояльцев, почти пустые стоим. Принесло к нам на счастье какой-то непонятный воинский отряд… здоровенные ребята, редкостные страхолюды, но тихие, вежливые, и – самое главное – платят. А в командирах у них баба, разве что только твоему Маунтину и подстать, хозяйка отдыхает.