Отражения

Отсюда открывался потрясающий вид на лежащее внизу озеро, стиснутое слева и справа двумя массивными скалистыми горами. Та, что слева, называлась Мохнаткой — за то, что на её камнях росли редкие деревья, напоминающие зелёную шкуру, а та, что справа — Голой, потому что её склоны были пусты и безжизненны. Горы казались тянущимися друг к другу сёстрами, но озеро навечно разделило их, вальяжно развалившись к западу, в сторону долины, где сливалось с небом, совершая таинство магического перехода из мира здесь в мир там, нарушая все законы Дня и Отражения. Запад был наполнен неизведанным, экспериментировал с красками и силами, каждый день выдумывал новое, и каждый новый его закат становился прекраснее прежнего.

Солнце, медленно падающее в гладь неба, отражённую в глади воды…

Лучи, скользящие по ряби, путающиеся в едва заметных волнах и вспыхивающие миллионами ярчайших самоцветов.

Облака, глядя на которые, улыбался сам Господь.

Шорох травы, встревоженной едва заметным ветерком.

Умиротворение…

Счастье.

Его переживал мужчина, сидящий на низеньком пне, вытянув ноги и облокотившись на тёплый валун. Справа, на плоском камне, разложены овечий сыр, свежая зелень и пахучий серый хлеб, стоит бокал красного вина, аромат которого способен взволновать даже мёртвого, и мужчина изредка подносит бокал к губам, наслаждаясь не только запахом, но и насыщенным, терпким вкусом. Он смакует последние мгновения дня и хочет одного: чтобы они длились вечно.

Но вечного не существует.

Солнце утонуло в озере, озорно подмигнув напоследок пронзительным лучом, вечерние сумерки плотно окутали горы, обещая в скором времени непроглядную тьму, ветерок стал холодным, за спиной послышался скрип, блеснул свет керосиновой лампы, и мягкий женский голос произнёс:

— Милый, ты идёшь? Ужин готов.

Из раскрытой двери скромного домика аппетитно запахло жареным мясом, прекрасным стейком, приготовленным так, как мужчина любит — с кровью. Ещё его ждут терпкое красное вино, огонь в камине, на который так приятно смотреть, лёжа на мягких шкурах, а потом — чудесная ночь с молодой и горячей красавицей. Черноволосой, чернобровой, черноглазой. С пухлыми губами, узкими плечами и упругой грудью.

— Милый? — повторила она.

— Я посижу ещё, моя радость, и сразу приду, — не оборачиваясь, произнёс мужчина. — Ещё чуть-чуть.

— Хочешь, я посижу с тобой?

— Не сейчас, моя радость, я хочу побыть в одиночестве.

— Я тебя жду, милый.

— Я скоро.

Дверь снова скрипнула, на этот раз — закрываясь.

Именно так скрипела дверь в доме его деда, в деревне, куда его отправляли каждое лето. Скрип двери стал для него символом детства, тепла и беззаботности, но он не слышал его с тех пор, как дед умер, а родители продали «старую избу». Всю жизнь он прожил среди смазанных петель, но невозможное стало возможным, и звук вернулся. Звук из детства.

Звук, слыша который он улыбался.

А горы почти исчезли в ночной тьме. И Мохнатка, и Голая, и озеро — мир вокруг обратился в бессмысленный чёрный квадрат, и нужно идти домой. Или в дом, где у разожжённого камина его ждёт прекрасная черноглазка.

Нужно выбирать.

Мужчина поднялся, потянулся, сделал несколько шагов, обходя валун по хитрому кругу: четыре шага по часовой стрелке, затем три — против, затем шаг в сторону от камня и…

И оказался в просторной гостиной, больше походящей на танцевальный зал: высокие потолки, паркет, место для струнного квартета… И здесь действительно танцевали, правда, в основном вальсы и танго, поскольку владелец особняка любил их особо. Для других приёмов здесь накрывали столы. Или устраивали светский салон, с мягкой мебелью, коврами и приглушённым светом… Но сейчас в обширном зале не было гостей, мебель ждала своего часа на складе, и только стулья замерли шеренгой вдоль стены, да дремал в углу рояль.

Ни гостей, ни слуг.

В центре зала покоится на мощной треноге большая картина без рамы. А на картине — прекрасное озеро, лежащее меж двух высоких гор. Слева та, на которой растут деревья, справа — Голая. Озеро уходит на запад и, кажется, сливается с небом, нарушая все законы Дня и Отражения. Скоро закат. На невысоком пеньке полулежит, облокотившись на валун, черноволосая и черноглазая девушка в легчайшей блузе и тонкой юбке до пят. Одежда, вроде, целомудренная, но так облегает округлую фигуру деревенской принцессы, что желание возникает само собой.

Девушка смотрит на озеро.

Она ждёт…

— Её звали Мила, — негромко произнёс мужчина, пристально глядя на картину. — Она была старше меня лет на семь или восемь… Не помню точно. Помню лишь, что для того возраста это было непреодолимым препятствием. Мы относились к разным поколениям…

Справа от картины мялся художник — Бергер. Сейчас, когда работа была завершена, его не волновали эмоции и переживания клиента — их Бергер изучал во время написания полотна. Тогда они были важны и волновали художника, тогда он ловил каждое слово. А сейчас ему было плевать. Но Бергер понимал, что клиенту необходимо выговориться, и молчал, изображая предельное внимание.