Отряд отморозков. Миссия «Алсос» или кто помешал нацистам создать атомную бомбу

Через пять дней война в Европе завершилась капитуляцией Германии. «Алсос» отпраздновал это событие, вдрызг упившись превосходным вином, реквизированным из винного погреба Вайцзеккера. Взяв на абордаж весь Урановый клуб, этот отряд отморозков мог позволить себе великодушие по отношению к русским и пригласил на свою вечеринку стоявший поблизости советский взвод. Изрядно набравшийся Борис Паш (его ребра, по-видимому, хорошо заживали) вызвал бурю восторга, исполнив традиционный русский танец – пройдясь вприсядку.

Однако веселились не все участники «Алсоса». Сэмюэл Гаудсмит и в лучшие времена жаловался на жизнь, но на этой неделе ему пришлось совсем нелегко. Двумя днями ранее он провел допрос своего былого кумира Вернера Гейзенберга – неприятная, но неизбежная обязанность. Несмотря на поражение Германии, Гейзенберг оставался таким же самоуверенным и рассеянным, как всегда, и с энтузиазмом принялся рассказывать Гаудсмиту обо всем, чего достиг с помощью своих урановых машин, особенно о коэффициенте размножения нейтронов в 670 %. Затем он спросил Гаудсмита, осмелились ли американцы проводить столь сложные исследования. Из соображений безопасности Гаудсмит не мог открыть Гейзенбергу правду – что Манхэттенский проект намного обогнал Урановый клуб и ученые из Лос-Аламоса только посмеялись бы над его жалкими 670 %. Но и лгать старому другу он не хотел. В конце концов он пробормотал, что «некоторые особенности немецких экспериментов стали для него новостью», и позволил Гейзенбергу делать собственные выводы. Гейзенберг сделал – самый лестный для себя из всех возможных. Он сказал Гаудсмиту, чтобы тот не переживал: скоро и он освоит эту реакторную премудрость. В порыве великодушия Гейзенберг даже предложил провести для американцев экскурсию по его атомному погребу, который Паш уже взорвал.

От этой «полной печальной иронии» встречи Гаудсмиту было не по себе. И все же, возможно пытаясь оживить прежнюю дружбу, он в какой-то момент предложил Гейзенбергу работу в Соединенных Штатах, как сделал это в Мичигане шестью годами ранее. «Не хотели бы вы поехать в Америку и поработать с нами?» – спросил он.

Гейзенберг отказался. «Я нужен Германии», – настаивал он. Гаудсмит мог только вздохнуть. Точно такой же ответ Гейзенберг дал и в Анн-Арборе, слово в слово. Шесть лет войны нисколько не изменили его.

На той неделе Гаудсмиту пришлось проглотить еще одну горькую пилюлю. За несколько дней до беседы с Гейзенбергом, еще в Хайгерлохе, у него состоялся мучительный разговор с Максом фон Лауэ, одним из арестованных там физиков-ядерщиков. Фон Лауэ давно дружил с голландским физиком Дирком Костером, который пытался спасти родителей Гаудсмита. Как и Гейзенбергу, Костер написал фон Лауэ письмо, в котором умолял его заступиться за них перед немецкими властями. Гаудсмит знал об этом и снова нарушил правила братания с врагом, отведя фон Лауэ в сторону, чтобы потихоньку спросить, есть ли у него сколь-либо определенные сведения об Исааке и Марианне.

Такие сведения у фон Лауэ были. «Мне очень жаль», – сказал он.

Позже Гаудсмит узнал, что они оба погибли в Освенциме 11 февраля 1943 г., в день 70-летия его отца. Хотя он давно подозревал истину, услышанное от фон Лауэ вновь разбередило эту рану. Боль долго не проходила и мешала ему от души радоваться в день окончания войны в Европе.

Несколько месяцев спустя Гаудсмит услышал еще кое-что, что сделало ту неделю даже более болезненной, отравив воспоминания о ней. Ибо он наконец узнал полную историю письма, которое Дирк Костер отправил Гейзенбергу с мольбой о помощи. Тот получил его либо в конце 1942 г., либо в самом начале 1943-го (точная дата остается неизвестной) и, несмотря на настоятельность просьбы, ничего не сделал. Он колебался, тянул время и ответил Костеру лишь через несколько недель короткой прохладной запиской. Он начал с восхищения научными достижениями Гаудсмита. Затем с расчетливым лукавством отметил, что тот всегда поддерживал немецких ученых в Америке. Наконец Гейзенберг подошел к сути дела, написав, что «было бы крайне прискорбно, если бы родители [Гаудсмита] по неизвестным мне причинам испытали сложности в Голландии». Записка была датирована 16 февраля, пятым днем после смерти Гаудсмитов.

Когда Гаудсмит узнал об этой записке, он был ошеломлен. Сложности? По неизвестным мне причинам? Неужели Гейзенберг действительно считал холокост всего лишь бюрократической ошибкой? Трусливая сладкоречивая ложь. Более того, его старый друг даже не пытался связаться с властями Германии. Он просто написал частное письмо Костеру и умыл руки.