Судя по этой тактике, контора Паша не боялась нарушать юридические условности. Сам Паш однажды предложил напоить самых злостных из шпионов, студентов Оппенгеймера, и вывезти их в международные воды, где не действуют докучливые американские законы. Он клялся допросить их там «на русский манер» и выбить секретные сведения. Трудно сказать, шутил ли он, но угроза оказалась лишней. Благодаря прослушиванию телефонных разговоров и тайной слежке Паш и ФБР поймали нескольких студентов лаборатории (а также научных сотрудников из других заведений) на встречах с советскими агентами. Для их наказания чиновникам пришлось проявить творческий подход. Поскольку прослушивание телефонных разговоров было незаконным, судить ученых не могли; поэтому их призвали на военную службу и отправили на отдаленные военные объекты. Один из них был сослан на заполярную базу на Аляске, в американский ГУЛАГ, где и провел остаток войны, копая канавы от забора и до обеда.
Поскольку именно Гровс настоял на вовлечении в проект Оппенгеймера, генерал проявил особый интерес к делу Радиационной лаборатории, что само по себе вызвало осложнения по части безопасности. Посещая по приглашению Паша штаб слежения в Окленде, Гровс прибыл в полной генеральской форме. Проблема заключалась в том, что это был тихий жилой район, обитатели которого наверняка удивились бы, появись там вдруг генерал. Осознав свою ошибку, высокий и тучный Гровс схватил с заднего сиденья машины плащ миниатюрного Паша и кое-как в него втиснулся. Затем он с грацией бизона ринулся к дому. Впоследствии Паш много лет развлекал слушателей этой историей, но в трудных ситуациях он сам оказывался не более находчивым. Однажды, обследуя кампус в Беркли, Паш наткнулся на своего бывшего ученика из Голливудской школы. «Тренер, что вы здесь делаете?» – удивился тот. Паш на несколько мгновений оторопел, а затем повернулся и убежал.
Арестовав нескольких студентов Оппенгеймера, Паш так и не поймал его самого на чем-либо подозрительном, отчасти потому, что Оппенгеймер сообразил, что за ним наблюдают, и принял контрмеры. Например, если он хотел с кем-то поговорить в присутствии своих водителей-телохранителей, то понижал голос и открывал окна на заднем сиденье, создавая шумовую защиту. Тем не менее стресс от постоянной слежки не прошел для Оппенгеймера даром. Будучи и без того худым как щепка, он потерял еще килограммов десять, стал весить около 50 кг и выглядел чуть ли не скелетом; друзья впоследствии уверяли, что он мог шутки ради втиснуться в высокий детский стульчик. В качестве меры предосторожности он перестал разговаривать с собственным братом Фрэнком, полноценным членом коммунистической партии. Дела приняли такой неприятный оборот, что всего через несколько месяцев после прибытия в Лос-Аламос он признался одному другу, что хочет вообще уйти из Манхэттенского проекта.
Чтобы ослабить давление на себя, в августе 1943 г. Оппенгеймер решился на беседу с одним из коллег Паша. Похоже, он рассуждал так:
Для Оппенгеймера суть истории заключалась в британском инженере: он хотел, чтобы люди Паша переключили свое внимание на него. Он явно не понимал, что, рассказывая об этом эпизоде, косвенно обвиняет в государственной измене своего друга, преподавателя французского языка. При беседе Оппенгеймер уклонился от прямого ответа на вопрос, как того зовут, но когда Паш в тот же день узнал об этом, то потребовал личной встречи с Оппенгеймером. Ученый неохотно согласился, и на следующий день два противника встретились лицом к лицу в одном из корпусов университета, в комнате, которую Паш наспех оборудовал скрытыми микрофонами.