Черчилль обдумывал услышанное. Он мало разбирался в науке и только что наблюдал, как два его ближайших советника приводят диаметрально противоположные доводы. К счастью, в распоряжении Черчилля было и третье мнение: помощь в принятии решения ему оказал Реджинальд Джонс. Первоначально 31-летний Джонс был креатурой Черуэлла, но в тот момент работал в разведке с Сэндисом и, следовательно, мог представить сбалансированное мнение. Джонс уже произвел впечатление на Черчилля своей проницательностью в других вопросах, и теперь премьер-министр повернулся к молодому человеку, ткнул в него пальцем и зычно повелел: «А теперь, доктор Джонс, хотелось бы услышать истину!»
Джонс подобрался – это была самое важное выступление в его карьере. Он сильно нервничал, потому что собирался опровергнуть доводы своего наставника Черуэлла. Начал Джонс с указания на то, что, сколь бы ненадежными ни были
Здесь Черчилль крикнул: «Стоп!» – и повернулся к Черуэллу со злорадной ухмылкой. «Слышишь? – сказал он. – Это
Черуэлл пытался контратаковать, но безуспешно. Черчилля удалось убедить, и с того дня немецкая ракетная программа в Пенемюнде была официально признана угрозой для союзников. То, что они узнали в течение следующих полутора месяцев, только усилило их опасения.
К середине войны Пауль Росбауд – берлинский издатель, взявший оперативный псевдоним Грифон, – отлично отработал навык совершать мелкие диверсии против нацистов. Он заклеивал письма чрезмерным количеством марок, изводя бумагу, и усугублял характерную для военных лет нехватку меди, копя мелочь, а также воруя медные принадлежности из вагонных туалетов и выбрасывая их в окно. Но, помимо мелких каверз, Грифон собирал весьма ценные разведданные. Хотя в 1941 г. британцы проигнорировали его сообщение об оружии возмездия, он продолжал настойчиво искать информацию о Пенемюнде, и эта настойчивость оправдалась в августе 1943 г.
Обычный метод Грифона при добывании секретов заключался в том, чтобы напоить человека за ужином, и на этот раз его целью стал физик-ядерщик Паскуаль Йордан. Когда-то Йордан считался равным Вернеру Гейзенбергу и, вероятно, получил бы Нобелевскую премию, если бы не стал убежденным нацистом. Огромная трагедия его жизни заключалась в том, что он заикался, причем сильно. Заикался в любом разговоре – порой его речь звучала настолько нечленораздельно, что люди уже не могли этого переносить и отводили глаза, отчего Йордан начинал заикаться еще больше. Росбауд обнаружил некую связь между заиканием Йордана и его политическими взглядами. Нацисты превозносили красоту и физическое совершенство, и Росбауд сделал вывод, что множество «горбунов, калек и заик» вступали в партию, чтобы компенсировать чувство своей неполноценности.
Когда началась война, Йордан стал работать в Пенемюнде якобы метеорологом, а затем инженером-ракетчиком. Эта показалось Росбауду странным: Йордан был ученым-ядерщиком, и очень хорошим. Может, он испытывает в Пенемюнде атомные боезаряды? Грифон решил провести расследование, так что однажды вечером в августе 1943 г. он и его товарищи по сопротивлению пригласили Йордана на ужин и принялись его опаивать. Это развязало Йордану язык в обоих смыслах этого выражения: по какой-то причине в пьяном виде он меньше заикался и потому становился в такие моменты более разговорчив. Алкоголь также ослабил его бдительность, и, когда одна пышногрудая подруга Росбауда начала строить ему глазки, он вскоре стал потчевать собутыльников рассказами об исследованиях в Пенемюнде. Он даже обмолвился о графике запуска первых ракет. Это был шумный вечер, и Йордан прекрасно провел время. Он и не заметил, как один из приятелей Грифона потихоньку делал записи.
Йордан доковылял до дома и, без сомнения, на следующий день страдал от жуткого похмелья; кто знает, что он вообще помнил о той ночи. Тем временем приятель Грифона немедленно отправил сообщение в Лондон.
Учитывая все предупреждения, британцы решили как можно скорее разбомбить Пенемюнде и назвали эту операцию «Гидра».