Отрицание смерти

После такого наброска сложных кругов обороны, окружающих наш характер, невротический щит, защищающий нашу пульсирующую жизненную силу от ужаса истины, мы можем получить некоторое представление о том, насколько сложен и мучительно тягостен максимальный процесс психологического перерождения. А когда психологически он пройден, то по-человечески только начинается: самое страшное не смерть, а само возрождение – вот в чем загвоздка. Что для человека значит «родиться снова»? Это значит, что он впервые подвергнется воздействию пугающего парадокса человеческого существования, при котором кто-то рожден не богом, а человеком, богом-червем, или богом, которому свойственно испражнятся. Только в этот раз у него не будет невротического щита, скрывающего настоящую неопределенность его жизни. Таким образом, мы знаем, что каждое настоящее перерождение есть изгнание из рая, подтверждением чему служат жизни Толстого, Пеги[48]

и других. Люди из гранита, с самого начала обладавшие внутренней силой, можно сказать, «убежденные в своих стремлениях», под влиянием перерождения начинают дрожать и плакать. Так было с Пеги, когда он стоял на платформе парижского омнибуса и бормотал молитвы, а горячие слезы катились по его щекам.

Именно Ранк очень рано заметил, что тревогу нельзя преодолеть терапевтическими методами. Вот что он имел в виду: невозможно противостоять ужасу чьего бы то ни было существования без страха. Андраш Ангьял[49]

проник в самую суть психотерапевтического перерождения, сказав, что невротик, прошедший терапию, похож на члена ассоциации анонимных алкоголиков: он никогда не сможет получить лечение «на веру», а знаком истинности этого лечения станет смирение, с которым невротик проживает свою жизнь.

Сверхлюди и недолюди

Данная дискуссия вызывает к жизни базовое противоречие всех терапевтических мероприятий, которое до настоящего момента особенно широко не освещалось. Мы подробнее остановимся на нем в конце этой книги, но сейчас логично было бы описать это противоречие. Дело вот в чем: какой смысл рассуждать о «наслаждении полной человечностью» – как говорил Маслоу и многие другие – если «полная человечность» означает первичное неправильное приспособление к миру? Если вы избавитесь от четырехуровневого невротического щита, брони, покрывающей характерологическую ложь о жизни, то как вы можете говорить о «наслаждении» этой пирровой победой? Личность давно уже махнула рукой на запрещенное и иллюзорное, это правда, но только для того, чтобы столкнуться лицом к лицу с чем-то более ужасным: искренним отчаянием. Полная человечность означает полный страх и дрожь, по крайней мере часть времени бодрствования. Когда вы заставляете человека появиться в этом мире, подальше от его зависимостей, его логичной безопасности в облаке чьей-либо силы, какую радость вы можете ему пообещать вместе с грузом одиночества? Когда вы заставляете человека смотреть на солнце, безжалостно высвечивающее ежедневную кровавую бойню на поверхности земли, смешные случайности и абсолютную хрупкость жизни, бессилие тех, кого он считал всесильными – какое утешение вы можете пообещать человеку с точки зрения психотерапевтического подхода? Луи Бунюэль[50]

любил вводить в свои произведения бешеную собаку в качестве противопоставления безопасной ежедневной рутине спокойной жизни. Значение этого символа заключается в том, что независимо от того, кем притворяется человек, он на расстоянии всего лишь одного случайного шага от абсолютной ошибочности. Художник скрывает противоречие между этим пульсирующим сумасшествием и тем, что он помнит об этом. Что может сделать среднестатистический человек с полным осознанием окружающей абсурдности? Он выстраивал свой характер с предельно точной целью поставить его между собой и событиями жизни. Это его особенная tour-de-force[51], позволяющая ему игнорировать несоответствия, подпитывать себя невозможностями и процветать от слепоты. Таким образом он достигает любопытной человеческой победы: способности самодовольно относится к ужасу. Сартр называл человека «бесполезной страстью» из-за его безнадежных заблуждений и обманутости по поводу реального состояния дел. Он хочет быть богом, обладая характеристиками животного, а потому погрязает в фантазиях. Как хорошо сказал Ортега во фразе, выбранной нами в качестве эпиграфа, человек использует свои идеи для защиты от собственного существования и отпугивания реальности. Это серьезная игра, защита своего существования – как отнять его у людей и оставить их радостными?