Отрицание смерти

Трагедия жизни, о которой говорит Сирлс, та самая, которую мы ранее упоминали: конечность человеческой жизни, его страх перед смертью и непреодолимостью жизни. Больной шизофренией чувствует это сильнее, чем кто-либо другой, потому что не может создать твердой защиты, которой обычно пользуется личность. К несчастью, шизофреник перегружен дополнительными страхами, дополнительной виной, еще более беспомощен и ощущает вес даже более не предсказуемой окружающей среды, в которой он лишен поддержки. Он не полностью уверен в своем теле, у него нет надежной базы, с которой можно было бы вести переговоры о вызове и отрицании реальной природы мира. Родители создали его совершенно неадекватным организмом. Он должен изобрести сверхумные и сверх отчаянные способы жизни в мире, которые позволят ему не быть разорванным на части опытом, поскольку он и так уже почти разорван. Мы снова видим подтверждение точки зрения о том, что характер личности – это защита от отчаяния, попытка избежать безумия из-за реальной природы мира. Сирлс понимает шизофрению как результат невозможности заглушить страх, как безнадежный способ жить в ужасе. К сожалению, я не знаю ничего более убедительного, что следует сказать об этом синдроме: это неудача гуманизации, означающая неудачу в уверенном отрицании реальных условий жизни человека на этой планете. Шизофрения – исчерпывающая контрольная проверка для теории характера и реальности, которую мы тут излагаем: невозможность выстроить надежную защиту, позволяющую настоящей природе окружающего мира открыться для человека. С точки зрения науки это безапелляционное заявление. Креативность людей, находящихся с шизофренической стороны человеческого континуума, это креативность, проистекающая из неспособности принять стандартизированные культурные отрица- ния реальной природы опыта. И цена такой «сверхчеловеческой» креативности заключается в жизни на грани безумия, как уже давно было известно людям. Шизофреник в высшей степени креативен и обладает почти сверхчеловеческим чутьем, отстоя гораздо дальше от животного: ему не хватает безопасного инстинктивного программирования низших организмов. И ему также не хватает безопасности культурного программирования среднестатистического человека. Не удивительно, что для окружающих он кажется сумасшедшим: к их миру он не относится[53]

.

Заключение

Давайте закончим наше длительное обсуждение функций характера, соединив две больших вдохновляющих поэтических примера, разделенные почти тремя веками. Первый, автором которого является Томас Траэрн[54]

, дает прекрасное описание мира таким, каким он предстает в восприятии ребенка до того, как тот научился формировать автоматические реакции. Траэрн описывает первозданные чувства ребенка:

На первый взгляд, все казалось новым и странным, невыразимо редким, восхитительным и прекрасным… Кукуруза была невероятным зерном бессмертия, которое никогда бы не следовало пожинать и даже сеять. Думаю, она росла из бесконечности в бесконечность. Пыль и камни мостовой были подобны драгоценному золоту, а ворота, прежде всего, концом мира. Зеленые деревья, когда я впервые их увидел, их свежесть и красота заставили мое сердце колотиться как сумасшедшее – настолько они были необычны и прекрасны. Люди! Какими уважаемыми и даже преподобными казались взрослые! Бессмертными херувимами! Молодые парни – мерцающими и сверкающими ангелами, а девушки – неземными частичками жизни и красоты. Весело играющие на улице мальчики и девочки были живыми алмазами. Я не знал, что они родились или должны умереть… Казалось, что город – это Эдем на земле…

Это можно назвать настоящим раем пред-подавления. Но затем Траэрн переходит к описанию своего падения из рая. Он говорит о развитии культурного восприятия и отрицания первозданного характера реальности. Как и современные психоаналитики во времена, скажем, Честнат Лодж, он обвиняет родителей в своем падении, сводя все к противостоянию с ними: