Отсебятина

Ветер, словно одинокий городошник, стучал деревьями друг об дружку, тщась выбить их с места, да, к счастью ему это не удавалось никак. Пережидая качку, белки сидели, притаившись в дуплах, и боролись с дурнотой, воображая себя в колыбели. Дремота была им наградой за сообразительность и умение рассуждать образами, домысливая действительность. Дятлам же, чисто по-птичьи, претило стороннее умение прямолинейно доискиваться до сути вещей, и только потому они избегали потворствовать ветру, но слетали с накренившейся палубы стволов, пережидая шторм на лету.

Мало у кого не было причин быть недовольным ветром, и только вишня, доверчивая, как все приличные барышни, не перечила ему, а лишь махала из последних сил рукой ветки с зажатым в ней последним жёлтым листом.

Она просила скорый поезд осени остановиться, сожалея о тех, кто не успел рассмотреть в окошко, что там делается, в той жизни, мимо которой торопимся все мы, не задерживаясь ни на миг.

Отбросив чёлку ветвей с бледного холодного лба, утро вздохнуло:

— Пусть хотя так! Не век же быть без солнца. Надоест ему прятаться когда-нибудь. — И село ближе к окошку, чтобы не упустить ничего из каждого мгновения проносящейся скоро осени.

Красота

— В детстве мы себе не принадлежим, не отдаём отчёта, что происходит и куда попали. Хотя бы стареть надо осознанно, красиво, вы не находите?

— Да разве это возможно!

— Ну, вы сами посудите. К примеру, — увядшие листья. Бывает, конечно, что осень сминает их в кулаке, один за одним, комкает, бросает небрежно, словно использованную салфетку. Хрустнет такой под ногой, обратится в пыль, и нет его больше. А подчас заметишь упавший листок, и не то ступить, — наглядеться на него не можешь, дышишь через раз, так он хорош!

— Что там в нём может быть такого, не постигаю! Ненужный никому сор, объедки, что бросило лето под стол осени.

— О… Не скажите. Право, я от вас такого не ожидал. Каково у вас мнение, однако… Чересчур вещественно! Мало того, что листва насыщает землю, укрывает, бережёт от морозных ветров и её, и тех, кто спрятался под нею, будто под одеялом, но будь я художник, я бы рисовал бесконечно всякий лист, не пропуская ни единого, ибо у каждого — свой собственный портрет, своя история, собственная судьба.

— Судьба?! Вы, верно, смеётесь надо мной! Они все на одно лицо! Весной в один голос трещат красными от натуги почками и ждут листопада! А как только садовник сметёт их в яму, всё, забыто! — впереди Рождественский пост, Рождество, Крещенская иордань, да там уже сызнова круговерть — почки-листья, после те самые сугробы сухих листьев, которые неведомо куда девать.

— Экий вы, братец, бесчувственный. Неужто вам их никогда не бывает жаль? Нешто ни единый не побуждает приглядеться к себе? На который присядет мотылёк, где божья коровка присматривает за детским садом тли или гусеничка завернётся в листочек, как в одеяло. Осень, и та приглядывается к ним, и не всякий лист бросает куда попало. Иной спрячет под порог, в укромное место, как промежду страниц книги. Ведь случаются и румяные листы, и сплошь золотые, и такие, что слетит с них эмаль, и они как только — только из рук сканщика10, каждую жилочку видно, хотя сейчас неси барышне в подарок на бархатной подушке.

— То-то она обрадуется, та барышня! Рассердится, скорее, что безделицу ей поднесли.

— Ну, коли глупа, то и осерчает, спорить не стану. А ежели она духовное существо, не токмо вещественное, то и поймёт.

— Одним этим вашим не проживёшь. Телу материальное нужно, ощутимое: сытость, тепло, да веселие.

— Ну, а коли когда кончится оно, веселие ваше, тогда как? В паутинку листа на просвет скорее поймаешь родственную душу, нежели на каменья и червонное золото.

Стареть надо красиво, как листья. А умеют люди, так-то? Спадёт с них румянец с гладкостью, станет видно суть человеческую. Доброму оно и ничего, а коли нет того в человеке, чем ему покрасоваться-то? Выходит, что и нечем.

Семейное дело

Дело было почти семейное, промежду берёзовых. Известная доля иронии, заключённая в нём, присущая бытию вообще и текущему моменту, в частности. Половинки скорлупок лещины, сочного лесного орешка, лежали попарно в чашах следов, оставленных лисой на присыпанной снегом берёзе, что прилегла минувшим летом, казалось ненадолго, а оказалось — навечно.

Лиса была голодна, но кушала аккуратно, ибо знала. — стоит поторопиться, и заместо круглой сочной сладковатой мякоти, выйдет кашица из ореха и скорлупы. Замучаешься после выбирать, да вылизывать, но так и не насытишься.

Лиса осторожно разгрызала очередную раковину ореха, и всякий раз мышь, которая сидела неподалёку, в тёплой пещере пня, разочарованно вздыхала о том, что не видать ей крошек с лисьего стола ни теперь, ни потом. Мышь так давно не ела орехов, что обменяла бы половину своих запасов на один-единственный орешек.