Отстойник

Растрепанная, ничего не понимающая Катя обнаружила себя аккурат посреди кучи мусора, крепко прикрученной к той самой деревянной шпале, глубоко вкопанной в землю. Вокруг бесновалась толпа, выплевывая ей в лицо ругательства на незнакомых языках. Как языки костра, она подбиралась к девушке то с одной, то с другой стороны, то в страхе пятилась назад, пока, наконец, не осмелела и не ущипнула Катю за плечо, оторвав клочок ткани её одеяния. Мгновение спустя толпа накинулась на девушку со всех сторон, жадно потянула, потащила, разрывая на части. И только гневный окрик испанского инквизитора заставил её отринуть, бросив желанную добычу. Многострадальная ночнушка моментально была разодрана в клочья, свисая обрывками ткани с веревок.

«Ведьма!» – отчетливо проскрипел старческий голос на русском.

«О Господи, да ведь это и не мусор вовсе! Это костер! Костер!» – внезапно дошло до Кати. Осознав чудовищную истину, пленница задергалась, забилась, словно рыбешка в садке, вытащенном на берег, веревки впились в тело. Но она не чувствовала боли, вообще ничего не чувствовала, кроме затопившего её с головы до пяток животного ужаса. Катя мычала, давясь кляпом во рту, не замечая, что описалась, и горячие струйки мочи стекают по ногам. Одна радость – размочаленный кляп вывалился и, глубоко вдохнув, девушка заорала во все горло: «А-а-а! Помогите!»

Её отчаянные вопли словно подстегнули толпу. Та вновь заволновалась, вплотную подступив к костру. Откуда-то из-за спин сектантов появилась грузная старуха и торжественно прошествовала вперед, неся в руках, обмотанных тряпками, глиняный горшок. Толпа притихла, предвкушая невиданное зрелище. Катя, замерев, тоже никак не могла отвести от него глаз. Старуха опустилась на колени, накрошила в горшок обломков сизой травы и сосредоточенно принялась раздувать угли. Сектанты, затаив дыхание, следили за каждым её движением. Дружный выдох облегчения пронесся по плотным рядам, когда из горшка робко выглянул язычок пламени, высветив морщинистое лицо. Все также молча и неспешно старуха потыкала в горшок палкой, туго обмотанной тряпьем. Самодельный факел вспыхнул.

Падре Хименес взял факел, победно поднял его над головой и повернулся лицом к ведьме. Толпа взвыла. Его хищное лицо ничего не выражало, лишь черные глаза горели безумием. Катя завизжала. Нарочито медленно священник сделал несколько шагов и опустил факел в кучу листьев. Сухие и ломкие, они бодро затрещали, пожираемые огнем. Еще минута или две и огонь доберется до Катиных ног, ласково лизнет, согревая, опалит волоски на коже, а потом безжалостно вцепится алыми клешнями и будет обугливать кожу, мясо, кости. Совершенно некстати Кате вспомнились бесчисленные поездки на шашлыки во время романа с Аланом. Как подрумянивалось мясо на шампурах, распространяя дивный аромат, истекая жирком и покрываясь вкуснейшей корочкой. Очень скоро корочкой покроются её ноги, и аромат будет не менее вкусным. Чем она хуже свиньи, в конце концов?

«Да за что, Господи? Что я Вам сделала? Умоляю, не надо! Не надо!»

Но даже если бы Катя не просто выла, теряя человеческий облик, а пела «Марсельезу», танцевала у шеста или произносила Нагорную проповедь, Дон Хименес уже и сам не мог бы остановить происходящего и лишить кровожадную толпу долгожданного зрелища. Только Господь и был способен на это. Ну, или еще один персонаж.

Парамошка появился словно из-под земли. Просто возник неслышной тенью рядом со святым отцом, непочтительно ухватил его сзади за волосы и, стукнув по ногам, заставил опуститься на колени. Острый обломок кости, служивший ему в отстойнике ножом, без труда проколол кожу и вонзился в жилистую шею Дона Хименеса.

«Дьявол,» – только и успел прохрипеть тот, прежде, чем его шея разошлась пополам, словно треснувшая льдина. Где-то внутри булькнуло, и из трещины ручьем хлынула горячая кровь. По-прежнему придерживая одной рукой голову осевшего кулем священника за волосы, другую руку Парамошка подставил под горячую струю и с наслаждением облизал кровь врага с пальцев. Как давно он мечтал это сделать! Убить человека, уничтожившего весь его мир. Вскинув руку с окровавленным ножом вверх, индеец издал дикий победный вопль. Охнувшая в который уже раз за сегодняшний день толпа сектантов в ужасе замерла и отпрянула назад, позабыв даже о вопящей и безуспешно пытающейся подобрать ноги повыше ведьме.

Дикарь был страшен: дьявольская улыбка окровавленных губ и выражение превосходства на окаймленном длинными черными патлами лице вселяли ужас, почти голое, поджарое, мускулистое тело наводило на мысль скорее о диком животном, чем о человеке. Безжизненное тело священника с почти отрезанной головой черной ветошью лежало у его ног, заливая кровью мгновенно каменеющую пыль. Одинокий огонек добрался до потертой сутаны Дона Хименеса и попробовал её на вкус. Лакомство оказалось годным. Огонек откусил ещё кусочек, набрался сил и уже не раздумывая стал пожирать ткань, непристойно обнажая худые, буйно поросшие жестким, черным волосом ноги.