Ожерелье королевы

Королева сразу оставила веселый тон, к которому прибегла как к средству против волнений, ожидаемых ею от этой встречи.

— Вы уезжаете! — воскликнула она.

— Да, ваше величество.

— Вы… также!

Филипп поклонился.

— Моя сестра, к своему сожалению, уже оставила ваше величество, — сказал он, — я же еще менее нужен королеве и потому уезжаю.

Королева опустилась в кресло в сильном смятении; она вспомнила, что Андре просила разрешения навсегда покинуть двор на другой день после той встречи у доктора Луи, когда Шарни получил от Марии Антуанетты первый знак расположения.

— Странно, — прошептала она задумчиво.

И не добавила ни слова.

Филипп продолжал стоять, как мраморное изваяние, ожидая, чтоб его отпустили.

Королева вскоре стряхнула с себя оцепенение.

— Куда же вы едете? — спросила она.

— Я хочу присоединиться к господину де Лаперузу, — сказал Филипп.

— Господин де Лаперуз сейчас на Ньюфаундленде.

— Я все подготовил, чтобы догнать его.

— Вы знаете, что ему предсказывают ужасную смерть?

— Не знаю, ужасную ли, — сказал Филипп, — но скорую — да.

— И вы едете?

На лице Филиппа появилась прекрасная улыбка, благородная и кроткая.

— Поэтому-то я и хочу присоединиться к Лаперузу, — сказал он.

Королева снова погрузилась в тревожное молчание.

Филипп продолжал почтительно ждать.

В благородной и храброй натуре Марии Антуанетты вновь, более чем когда-либо, пробудилась отвага.

Королева встала, подошла к молодому человеку и сказала, скрестив свои белые руки на груди:

— Почему вы уезжаете?

— Потому что меня очень занимают путешествия, — спокойно ответил он.

— Но вы же совершили путешествие вокруг света, — возразила королева, на минуту введенная в заблуждение этим героическим спокойствием.

— Вокруг Нового Света, да, ваше величество, — продолжал Филипп, — но не вокруг Старого и Нового вместе.

Королева сделала жест досады и повторила то, что она сказала Андре:

— Эти Таверне — железные характеры, стальные сердца. Вы с вашей сестрой страшны мне: вы друзья, которых в конце концов начинаешь ненавидеть. Вы уезжаете не ради путешествий — они вам уже надоели, — а чтобы покинуть меня. Ваша сестра говорила, что ее призывает влечение к монашеской жизни, но в ее сердце горит бурное пламя под слоем пепла. Она просто захотела уехать — и уехала. Дай Бог ей счастья! А вы! Вы ведь могли бы быть счастливы. И вы тоже уезжаете. Недаром же я вам сейчас только говорила, что Таверне приносят мне беду!

— Пощадите нас, ваше величество; если бы вы соблаговолили глубже заглянуть в наши сердца, вы в них увидели бы одну безграничную преданность.

— Послушайте, — гневно воскликнула королева, — вы — квакер, а она — философ, вы оба невозможные люди! Она воображает, что свет — это своего рода рай, в который можно войти только будучи святым, а вы считаете свет каким-то адом, куда проникают одни дьяволы… И оба вы покинули свет: одна потому, что нашла в нем то, чего не искала, а другой потому, что не нашел в нем того, чего искал. Не права ли я? Э, мой милый господин де Таверне, позвольте людям оставаться несовершенными и от королевских семей требуйте только, чтобы они были наименее несовершенными представителями рода человеческого — будьте снисходительны или, лучше сказать, не будьте эгоистичны.

Она вложила слишком много страсти в эти слова. Филипп получил преимущество.

— Ваше величество, — сказал он, — эгоизм становится добродетелью, когда он служит для того, чтобы ставить на высокий пьедестал предмет своего поклонения.

Она покраснела.

— Я знаю только одно, — сказала она, — что я любила Андре, а она меня покинула. Я вами дорожила, а вы меня покидаете. Для меня унизителен факт, что два таких совершенных — я не шучу, сударь, — человека оставляют мой двор.

— Ничто не может унизить такую высокую особу, как ваше величество, — холодно сказал Таверне, — стыд не достигнет чела, столь высокого, как ваше.

— Я стараюсь угадать, — продолжала королева, — что могло вас оскорбить.

— Меня ничто не оскорбило, ваше величество, — с живостью возразил Филипп.

— Вас утвердили в чине; ваша карьера продвигается успешно, я вас отличала…

— Я повторяю вашему величеству, что при дворе мне все нравится.

— А если б я вас попросила остаться… если б я вам приказала?

— Как ни прискорбно, я должен был бы ответить вашему величеству отказом.

В третий раз королева замкнулась в молчании: для ее логического ума это было то же самое, что для уставшего дуэлянта — отступить, чтобы использовать короткую передышку для нового выпада.

И, как всегда бывало у нее в подобных случаях, он не замедлил последовать.

— Быть может, вам здесь кто-нибудь не нравится? Вы ведь очень обидчивы, — сказала она, устремляя на Филиппа свой ясный взор.

— Нет, дело совсем не в этом.

— Мне казалось, что вы в дурных отношениях… с одним дворянином… с господином де Шарни… которого вы ранили на дуэли… — проговорила королева, постепенно воодушевляясь. — И так как вполне естественно избегать тех, кого мы не любим, то, увидев, что господин де Шарни вернулся, вы пожелали оставить двор.

Филипп ничего не ответил.