Ожерелье королевы

— До гнева! Да… Ваша черствость доводит меня до этого, графиня.

— А вы не считаете, что это несправедливо?

— О нет! Если вы мне более не помогаете, то потому, что не можете иначе поступить, я это вижу.

— Вы правы; но зачем же тогда обвинять меня?

— Потому что вы должны были бы сказать мне всю правду, сударыня.

— Правду! Я вам сказала все, что знаю.

— Вы мне не говорите, что королева вероломна, что она кокетка, что она заставляет людей обожать ее, а потом доводит их до отчаяния.

Жанна с удивлением взглянула на него.

— Объяснитесь, — сказала она, дрожа не от страха, а от радости. Действительно, в ревности кардинала она увидела выход из трудного положения — выход, которого случай мог ей и не предоставить.

— Сознайтесь, — продолжал кардинал, не сдерживая более своей горячности, — сознайтесь, умоляю вас, что королева отказывается меня видеть.

— Я этого не говорю, монсеньер.

— Сознайтесь, что если она отстраняет меня не по своей доброй воле — на что я еще надеюсь, — то для того, чтобы не возбудить тревоги в каком-нибудь другом любовнике, который обратил внимание на мои ухаживания.

— Ах, монсеньер! — воскликнула Жанна таким неподражаемо медоточивым тоном, который давал обширное поле для подозрений.

— Выслушайте меня, — продолжал г-н де Роган. — В последний раз, когда я виделся с ее величеством, мне показалось, что в кустах кто-то ходил.

— Глупости.

— И я выскажу вам все свои подозрения.

— Ни слова более, монсеньер, вы оскорбляете королеву; а кроме того, если б она и имела несчастье опасаться ревности своего любовника, чего я не думаю, неужели вы были бы настолько несправедливы, что упрекнули бы ее за прошлое, которым она жертвует ради вас?

— Прошлое! Прошлое! Это великое слово, графиня, но оно теряет силу, если это прошлое остается настоящим и должно стать будущим.

— Фи, монсеньер, вы говорите со мной, как с маклером, которого обвиняют в нечестной сделке. Ваши подозрения, монсеньер, настолько оскорбительны для королевы, что становятся оскорбительными и для меня.

— Тогда, графиня, докажите мне…

— Ах, монсеньер, если вы будете повторять это слово, я приму оскорбление на свой счет.

— Но, наконец… любит ли она меня хотя немного?

— Это вы можете узнать очень просто, монсеньер, — ответила Жанна, указывая кардиналу на стол и письменные принадлежности. — Садитесь сюда и спросите это у нее сами.

Кардинал с живостью схватил руку Жанны.

— Вы передадите ей эту записку? — спросил он.

— Если не я, то кто же другой взялся бы за это?

— И… вы обещаете мне ответ?

— Если вы не получите ответа, то каким же образом вы узнаете настоящее положение дела?

— О, в добрый час! Вот такою я вас люблю, графиня.

Он сел, взял перо и начал записку. Господин де Роган умел писать очень красноречиво и легко; однако он разорвал десять листов, прежде чем остался доволен своим посланием.

— Если вы будете так продолжать, — сказала Жанна, — вы никогда не закончите.

— Видите ли, графиня, дело в том, что я остерегаюсь своей нежности, а она прорывается против моей воли и, быть может, наскучит королеве.

— А, — иронически заметила Жанна, — если вы ей напишете как политический деятель, то она ответит запиской дипломата. Это ваше дело.

— Вы правы, вы настоящая женщина и сердцем и умом. К тому же, графиня, зачем нам таиться от вас, когда вы владеете нашей тайной?

Она улыбнулась.

— Действительно, вам почти нечего хранить в тайне от меня.

— Читайте через мое плечо, читайте так же быстро, как я буду писать, если это возможно, потому что мое сердце пылает и перо готово испепелить бумагу.

И он действительно написал; написал такое пламенное, безумное, переполненное любовными упреками и компрометирующими заверениями письмо, что, когда он закончил, Жанна, следившая за его мыслью вплоть до самой подписи, сказала себе: «Он написал то, чего я не посмела бы ему продиктовать».

Кардинал перечитал письмо.

— Хорошо ли так? — спросил он Жанну.

— Если она вас любит, — ответила ему предательница, — то вы это завтра увидите, а пока ничего не предпринимайте.

— До завтра, да?

— Я большего и не требую, монсеньер.

Она взяла запечатанную записку, позволила кардиналу поцеловать себя в оба глаза и к вечеру вернулась домой.

Там, раздевшись и отдохнув, она стала размышлять.

Дела обстояли так, как она и обещала себе с самого начала.

Еще два шага, и она у цели.

Кого из двух избрать себе щитом — королеву или кардинала?

Это письмо лишало кардинала возможности обвинить г-жу де Ламотт в тот день, когда она заставит его заплатить нужную сумму за ожерелье.

Если даже допустить, что королева и кардинал увидятся и договорятся, то как посмеют они погубить г-жу де Ламотт, хранительницу такой скандальной тайны?

Королева побоится огласки и все припишет ненависти кардинала; кардинал припишет все кокетству королевы; но если они объяснятся, то не иначе как при закрытых дверях. При первом же подозрении г-жа де Ламотт ухватится за этот предлог и уедет за границу, захватив с собой кругленькую сумму в полтора миллиона.