Ожерелье королевы

Кардинал, конечно, будет знать, а королева угадает, что Жанна присвоила бриллианты; но зачем им было бы предавать огласке эпизод, так тесно связанный с событиями в парке и в купальне Аполлона?

Но одного письма было недостаточно, чтобы воздвигнуть эту систему защиты. У кардинала много красноречия: он напишет еще семь или восемь раз.

Что же касается королевы, то кто знает, быть может, в эту минуту она сама с г-ном де Шарни готовит оружие, которое вложит в руки Жанны де Ламотт!

В худшем случае все эти тревоги и уловки окончатся бегством, и Жанна заранее обдумывала его.

Прежде всего — срок платежа, разоблачение со стороны ювелиров. Королева обратится прямо к господину де Рогану.

Каким путем?

Через посредство Жанны, это неизбежно. Жанна предупредит кардинала и предложит ему заплатить. Если он откажется, она пригрозит предать огласке его письма; он уплатит.

После уплаты опасности более не будет. Что же касается публичной огласки, то надо будет использовать до конца все возможности интриги. Здесь все в полном порядке. Честь королевы и князя Церкви, оцененная в полтора миллиона, — это слишком дешево. Жанна была почти уверена, что, если захочет, получит за нее три миллиона.

Но почему Жанна была так спокойна за успех своей интриги?

Потому, что кардинал был уверен: три ночи сряду он видел в боскетах Версаля королеву, и никакие силы в мире не могли бы убедить его в том, что он ошибается. Существовало только одно доказательство обмана, живое, неоспоримое, и это доказательство Жанна устранит.

Дойдя до этого пункта своих размышлений, она подошла к окну и увидела на балконе Олива́, снедаемую беспокойством и любопытством.

«Ну, кто кого?» — подумала Жанна, посылая нежный привет своей сообщнице.

Графиня подала Олива́ условный знак, чтобы та вечером спустилась к ней вниз.

Обрадованная этим официальным сообщением, Олива́ вернулась в комнату; Жанна снова погрузилась в размышления.

Уничтожить орудие, когда оно больше не может служить, — в обычае у всех интриганов; они чаще всего неудачно справляются с этим: или разбивают инструмент таким образом, что он издает жалобный стон, выдающий их тайну, или разбивают его не окончательно, так что он еще может служить другим.

Жанна предполагала, что маленькая Олива́ при своей жизнерадостности не даст себя разбить, не издав стона.

Необходимо было сочинить для нее басню, чтобы убедить ее бежать а затем еще придумать вторую басню, которая убедит ее бежать с большей охотой.

На каждом шагу возникали препятствия; но бывают умы, находящие в борьбе с затруднениями такое же удовлетворение, какое находят другие в том, чтобы ходить по пути, усыпанному розами.

Как ни была очарована Олива́ обществом своей новой подруги, очарование это было лишь относительное, то есть она находила эти отношения восхитительными с точки зрения пленницы, выглядывающей из-за решетки тюрьмы. Но Николь по своей искренности не скрывала от приятельницы, что предпочла бы дневной свет, прогулки при солнце — одним словом, настоящую жизнь этим ночным прогулкам и мнимому королевскому сану.

Жанна, ее ласки и дружба — все это было только намеком на жизнь; а Босир и деньги — сама жизнь.

Подводя итог своим рассуждениям, Жанна решила поговорить с Николь о том, что совершенно необходимо уничтожить доказательства преступного обмана, имевшего место в Версальском парке.

Настала ночь, Олива́ сошла вниз. Жанна ждала ее у калитки. Они вдвоем пошли по улице Сен-Клод до пустынного бульвара, где нашли свою карету, которая, чтобы не мешать им разговаривать, поехала шагом по дороге, ведущей кружным путем в Венсен.

Николь переоделась в простое платье и шляпу с широкими полями, а Жанна была наряжена гризеткой; никто не мог бы их узнать. Кроме того, для этого надо было бы заглянуть в карету, на что имела право только полиция. Но пока полицию ничто не встревожило.

К тому же карета была не простая; на ее дверцах красовался герб Валуа — внушающий уважение часовой, чей запрет не посмел бы нарушить самый дерзкий агент.

Олива́ начала с того, что осыпала Жанну поцелуями, которые та ей с лихвой вернула.

— Ах, как я скучала, — воскликнула Олива́, — я вас искала, звала…

— Я не имела возможности, мой дружок, видеться с вами; я могла этим и себя и вас подвергнуть слишком большой опасности.

— Как так? — спросила с удивлением Николь.

— Страшной опасности, моя милая; я до сих пор дрожу, думаю о ней.

— О, расскажите скорее!

— Ведь вы здесь очень скучаете?

— Увы, да.

— И ради развлечения захотели выходить из дому?

— В чем вы мне так дружески помогли.

— Я говорила вам о придворном, что ведает королевским буфетом, — немножко помешанном, но очень любезном человеке, влюбленном в королеву, на которую вы немного похожи.

— Да, я знаю.

— Я имела слабость предложить вам невинное развлечение: подшутить над бедным малым, одурачить его, заставив его поверить, что королева увлечена им.

— Увы, да, — прошептала Олива́.

— Не буду напоминать вам о двух первых ночных прогулках в версальском парке в обществе этого бедного молодого человека.

Олива́ снова вздохнула.