Ожившая тень

На широком лице хозяина щурились узенькие глазки. Он снова заговорил, на этот раз ворчливо, будто за что-то ругал батраков:

— Ну и люди!.. Что ж мне-то не рассказали о своей беде?

— Да чем вы поможете! — безнадёжно махнул рукой Мадан Све.

— Нет, посмотрите на него! — закричал вдруг помещик.— Вы мне небось не чужие! Разве не я вас сосватал?

Думал ли когда-нибудь Мадан Све, что его хозяин произнесет такие слова? Он недоверчиво поглядел на О Тонхака.

— Не откажу же я вам в нескольких пхонах![24] — разошёлся хозяин.— Всё-таки живем одним домом…

— Ну, если так…— растерянно пробормотал Мадан Све.

Килле уже не плакала. В душе её загорелся слабый огонек надежды. Как тонущий хватается за плавающую рядом ничтожную щепку — пусть даже знает, что она его не спасёт,— так и она ухватилась за лживые слова хозяина.

— Отправим парнишку в больницу,— разглагольствовал меж тем О Тонхак.— Его там вылечат. У меня как раз дело в уезде, вместе и поедем. Я всех там знаю…

Килле и Мадан Све склонились перед помещиком в низком поклоне.

5

— У ребенка опасное инфекционное заболевание,— сказал доктор, блеснув очками. Казалось, он выносит смертный приговор несчастной матери.

— Господин, спасите его!

Она обеими руками ухватилась за белый халат врача и зарыдала.

— Очень уж вы запустили болезнь… Однако нас просит сам господин О Тонхак.— Доктор подобострастно склонился перед помещиком.— Что ж, сделаем всё возможное.

— Доктору можно верить…— заговорил О Тонхак.

Но Килле не слушала, она продолжала молить:

— Господин, позвольте мне с ним остаться! Как же я его одного брошу?..

Вся дрожа, она склонилась над сыном и впилась глазами в его пожелтевшее личико.

— Он заразный. Вам нельзя оставаться с ним,— угрюмо отрезал доктор.

— Пошли, пошли, ведь это больница.— Помещик тянул её к выходу.— Надо верить врачам.

Она покорилась, но дальше ворот не пошла. Три дня просидела Килле на холодных каменных плитах, ожидая вестей о сыне. Её уговаривал муж, гнали сиделки, но она никого не слышала. Только детский плач, доносившийся время от времени из больницы, выводил Килле из оцепенения. Она вскакивала, припадала ухом к двери и долго вслушивалась: кто там плачет? Не её ли Окчхоль?.. На четвёртый день муж насильно увёл Килле домой.

Каждое утро приходила несчастная мать в больницу, но к сыну её по-прежнему не пускали. И вот однажды к ней вышел врач, пригласил её пройти в приёмную и там сказал ей, что Окчхоль умер. Всё поплыло, закружилось у Килле перед глазами, и она упала на дощатый пол… Придя в сознание, Килле закричала истошным голосом:

— Ох, умер… Умер! Умер мой мальчик!..

Врач поморщился:

— Послушайте, мы старались…

Но она его не слышала.

— Окчхоль!..— кричала она и билась головой об пол.

Потом она стала рваться к сыну, но и в этом ей было отказано.

— Трупы всех умерших в инфекционном отделении сжигают,— сказал врач.— Для вашего сына мы не делали исключения.

Килле кричала и плакала. Но что она могла сделать? Вечером она вернулась домой.

Мадан Све сидел на кане, и скупые слёзы капали у него из глаз. А у неё уже не было слёз. Окчхоль… Единственная отрада… Зачем только они послушали О Тонхака? Зачем положили сына в больницу? Кому они теперь нужны? Кто утешит их в старости? Им оставалось лишь сетовать на горькую свою судьбу.

Вечером пришла жена помещика.

— Не горюй,— сказала она Килле.— Ты ещё молода. Родишь другого…

Килле как безумная прижала к себе жалкие лохмотья своего малыша и впервые после возвращения из города зарыдала…

Прошло полгода. Жить в доме О Тонхака становилось всё тяжелее. Хозяин обходился с ними с какой-то особой жестокостью. Целыми днями орал он то на Килле, то на Мадан Све, без конца придирался, бранился.

Как-то Мадан Све пахал хозяйское поле, и вол поранил ногу об острый камень. Как назло, в это самое время подвыпивший помещик возвращался с прогулки. Он шёл, поигрывая тростью, и вдруг завернул на поле. Мадан Све сказал ему про вола.

— Мерзавец! — заорал О Тонхак.— Так-то ты обращаешься со скотиной? Раз не твоя, значит, можно?! Да этот вол десяти стоит!..

И, словно взбесившись от ярости, помещик принялся колотить батрака тростью. Вдруг Мадан Све схватил трость, рванул к себе.

— А человек для тебя ничто? — не помня себя от гнева, закричал он.

Впервые в жизни поднял он на хозяина голос. О Тонхак попятился: его испугал гнев Мадан Све, но он постарался скрыть страх.

— Ах, ты!.. Ты с кем разговариваешь? Ты что, забыл, как я вас облагодетельствовал? Ты на меня руку поднял?

— Любая букашка, какую каждый растоптать может, и та лучше батрака живёт! — Мадан Све глядел помещику прямо в глаза.— Лучше сдохнуть, чем так жить!

— Ах ты дрянь!..

О Тонхак наконец вырвал трость и ударил Мадан Све. И тогда произошло неслыханное: батрак с треском переломил хозяйскую трость о колено.

В тот же день он вместе с Килле покинул постылый дом и ушёл из деревни.

6

Целый год скитались по деревням Килле и Мадан Све. На второй вернулись в Понтон: у них уже снова был сын, и они хотели избавить его нищенской доли. Высоко в горах построил Мадан Све хижину, вспахал на склоне клочок земли, засеял её чумизой.