Ожившая тень

Сына назвали Мёнгилем. Он был очень похож на их первенца — такой же весёлый и большеглазый крепыш.

Мёнгиль рос как лесной зверёк — друзьями его были птицы и звери. Бывало, родители работают на поле, а он ковыляет тут же, между бороздами, старается поймать кузнечика или сидит играет в тени с куклой, вырезанной отцом из сосновой чурки.

Килле с Мадан Све умели работать, и, хотя земля здесь, в горах, была хуже, чем на равнине, осенью зашелестели на ветру стебли чумизы.

— Смотри, малыш,— говорил Мёнгилю отец.— Продадим зерно — купим тебе на зиму тёплую одёжку.

Мёнгиль хлопал от радости в ладоши, а Килле смотрела на отца с сыном и улыбалась…

Но вот однажды откуда-то снизу послышались голоса. Прежде никто не приходил сюда — разве забредёт какой-нибудь одинокий охотник. Сердце Килле сжалось от недоброго предчувствия.

К ним поднимались трое: один в чёрном мундире полицейского, двое в жёлтой японской форме. Незваные гости подходили всё ближе. И вдруг Мадан Све узнал одного из этих людей. Шествие замыкал не кто иной, как бывший его хозяин, помещик О Тонхак. Хозяин тоже увидал Мадан Све.

— Вы что же думали, я ничего не узна́ю? — задыхаясь от крутого подъёма, ещё издали заорал он.— Ишь, забрались повыше!

Мадан Све смолчал, но лицо его потемнело от гнева. Полицейский подошёл к нему совсем близко, взглянул на бывшего батрака и вдруг схватил его жилистой рукой за горло.

— Кто позволил землю пахать? — вытаращив глаза, завопил он.

Мадан Све оторвал от себя вцепившиеся клещами пальцы.

— Здесь горы,— сказал он.— Здесь никто никогда не сеял. Разве нужно разрешение?

— Это мои горы! — вскричал О Тонхак, сверкнув узенькими глазками.

— Ты знаешь, что полагается за самовольную раскорчёвку леса? — строго спросил стоящий поодаль тощий, как жердь, чиновник, одетый в японскую форму.

Полицейский меж тем шагал к полю. Вот он подошёл совсем близко, достал из кармана спички. Мадан Све не успел опомниться, как к небу взвились языки жёлтого пламени.

Не помня себя, Мадан Све бросился к полицейскому и тут же упал, оглушённый ударом: рукоять тяжёлого ножа рассекла ему лоб. А по полю, крича диким голосом, металась Килле. Сорвав с головы платок, она пыталась сбить пламя. Перепуганный Мёнгиль сидел на земле и горько плакал.

Потом О Тонхак и его прихлебатели ушли и увели с собой Мадан Све за «сопротивление властям». На другой день явился полицейский и арестовал Килле.

Целый месяц просидела Килле с сыном в участке: её обвиняли в незаконном захвате земли. Когда несчастную женщину наконец выпустили, она узнала, что мужа отправили на принудительные работы в Японию. В глазах у Килле потемнело. Как могла она после всего происшедшего оставаться в этом проклятом месте… Она привязала за спину сына и снова побрела по дорогам от деревни к деревне.

Но вот пришло Освобождение. Килле вернулась в Понтон и стала ждать мужа. Через полгода ему удалось вырваться на родину.

Когда им дали землю, Мадан Све не смог сдержать радостных слёз. Он мял в руках жирные чёрные комья и плакал, а потом снова и снова рассматривал дарственную. Трудно было поверить в такое счастье: ведь он прожил целую жизнь, но никогда не было у него своей земли.

Так началась у них совсем другая, удивительная жизнь. Мадан Све выбрали председателем деревенского комитета, Килле возглавила работу среди женщин. Они стали хозяевами своей земли, отдавали все силы любимой родине. И странно: труд теперь не утомлял их, наоборот — каждый день, казалось, вливал в них новые силы.

Мадан Све с Килле сломали свою жалкую халупу, построили большой дом под черепичной крышей, посадили во дворе персиковые и абрикосовые деревья. На саженцах поселились птицы, и супруги любили слушать их весёлые песни. Пение птиц заглушал иногда стук швейной машины — Килле шила сыну обновки.

Но скоро их счастье закрыли чёрные тучи. Американские империалисты разожгли пожар жестокой войны. Молодёжь деревни ушла на фронт. Оставшиеся в тылу работали за троих — и в первых рядах были Мадан Све и Килле.

Настали тяжёлые времена. Собрав всякий сброд из пятнадцати стран, враги продвигались на север страны. Народная армия отступала.

Мадан Све вместе с секретарем парторганизации Хенгю эвакуировал в тыл семьи фронтовиков и коммунистов. Килле с сыном отправляли к племяннику дядюшки Хенгю: он жил в пятидесяти километрах севернее Понтона, высоко в горах. Там было сравнительно безопасно.

Обняв семилетнего сына, Мадан Све сказал ему:

— Смотри береги мать. И жди меня, я вернусь, сынок!

Килле окинула деревню прощальным взглядом. Ещё недавно вся она звенела песнями, детскими голосами. Теперь стояла мёртвая тишина… На полях горели снопы: крестьяне жгли драгоценное зерно, чтобы оно не досталось врагу.

Девятнадцать коммунистов уходили в горы, в партизанский отряд. Командиром их был назначен Мадан Све. Все муки батрацкой жизни пережил он. Мог ли он допустить, чтобы его снова превратили в раба…