Озимандия (СИ)

Старуха добралась до дома и прошла внутрь. Здесь было тихо, даже ветер не шумел в окнах. На полу что-то блеснуло, и она заметила скальпель, неизвестно как сюда попавший. Она нагнулась и подняла его. Отлично, теперь она была вооружена. Во всяком случае, теперь она могла сама лишить себя жизни и не дожидаться, пока за неё это сделают другие. Подняв находку, она застыла на месте и прислушалась. Зал был пуст, и не надо было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять это. Успокоившись, она направилась прямо к картинной галерее, прямо к тому месту, где висел её портрет. С ним ничего не случилось. Она встала напротив и принялась внимательно его рассматривать. Портрет и действительно был очень хорош. «Надо же, — вздохнула она, — как все быстро закончилось. За каких — то семь дней вся жизнь пролетела». Она подошла к своему портрету и вдруг несколько раз вдоль и поперек полоснула по нему лезвием. Полоснула без всякого сожаления. И тут же резкая боль отдалась во всем её теле. Старухе вдруг показалось, что она перепутала и полосонула себя вместо холста. Однако, не увидев на себе порезов, обезумевший от горя человек, недолго думая, повторил попытку. Теперь уже скальпель прошелся прямо по горлу висевшей на стене красавицы, навсегда отделив её чудненькую головку от тела. Резкая боль в горле! Скальпель прошелся и по её горлу. Выронив нож, она схватилась за него руками и обессилено опустилась на пол. Потребовалось минут десять, чтобы боль затихла, и она смогла подумать, что же ей делать дальше. «Ах, так, — разозлилась она, — что ж, посмотрим!» И она, довольно легко поднявшись на ноги, откуда только прыть взялась, быстро, всего несколькими движениями вырезала холст из рамы. Больно не было. Скальпель ведь не касался самого портрета, только холста по периметру рамы. «Где-то здесь должны быть мои джинсы, — вспомнила она, — а в них, зажигалка, если этот придурок их не убрал?» Придурок их не убрал, они валялись там, где она их с себя и стащила прошлой ночью. И вот уже заветная штучка была у неё в руке, а огонек нежно лизал уголок картины, которая сразу и занялась. Сухой холст, свежие краски, почему бы и не вспыхнуть. Безумная подождала еще немного пока холст разгорится и бросила его на пол. «Вот и все, — вздохнула она обреченно, чувствуя, как жгучее пламя начинает лизать её собственное тело. — Осталось совсем немножко, сгореть и исчезнуть из этого ада».

Не в силах терпеть жгучей боли старуха повалилась на пол и стала по нему кататься и извиваться, словно гусеница, в которую ткнули горящей спичкой. Сначала она терпела, до крови закусив свои губы, но костер разгорался все сильнее и сильнее, и вот настал тот момент, когда больше терпеть уже не было сил. Дикий, нечеловеческий крик вырвался на свободу и отправился протяжным эхом гулять по залу. А вместе с ним боль и все то, что свалились на её голову в эти последние несколько дней и теперь сидело в ней, как рак в теле покойника, пожирая её и не оставляя ей ни малейшего шанса на спасение, кроме, как только через костер.

Который, расправившись с картиной окончательно, вспыхнул в последний раз и стал затухать. Еще немного и темнота снова завладела всем домом. Прошло какое-то время, показалась луна, и зал снова засиял сатанинским светом, осветив в центре всего этого падшего великолепия величественную женскую фигуру в белом. Чья-то легкая тень скользнула по полу, перешла на стену с висящими на ней картинами, прошлась по бледному лицу графини и, добравшись до разбитого окна, выпорхнула на улицу.

В распахнутые двери зверь видел еще, как по залу в дьявольском хороводе сразу же после этого, оставив на время свои картины-домики, закружили в своих воздушных, словно сотканных из неба платьях, очаровательные белые фрейлины, окружив стоящую в центре их хоровода первую из них — их Королеву, которая тоже увидела зверя и смело двинулась к нему на встречу. Фрейлины проводили её до дверей, но на улицу выходить не стали, остались там, в темноте зала, с любопытством продолжая наблюдать за происходящим как бы со стороны.

Королева же тем временем уже приблизилась к скалившемуся волку и осторожно положила ему руку на морду. Тот предупреждающе зарычал, но головы не убрал. Тогда она, подобрав подол своего изумрудного платья, опустилась перед ним на колени и заглянула в его черные, дьявольские глаза. Что она там увидела кроме черноты и звериного блеска, не известно, но только это исчадие ада, этот монстр, этот зверь вдруг завилял своим лохматым хвостом и, ни с того ни с сего, лизнул её прямо в нос своим шершавым, слюнявым языком. Раз, потом, осмелев, еще раз и еще…

— Боже мой, собака, — женщина нежно обхватила его за шею руками и устало прижалась лицом прямо к его грязной лохматой морде, — что ты здесь делаешь? Столько лет, собака, боже мой… Где же тебя столько лет носило? Разве ты не знал, зверюга, что мне без тебя было очень и очень плохо, как ты вообще посмел оставить меня на растерзание всем этим скотам?