Озимандия (СИ)

— Если он такой крутой, товарищ полковник, — с заключением начальства последний был явно не согласен, — что от него тысячи жизней зависят, то почему мы с ним носимся? Не проще ли было его…

— У нас государственная структура, — перебил его полковник, — а не гангстерский синдикат, капитан, хочу вам напомнить. А если вы это уже забыли или, вообще, никогда не знали, то, я думаю, вам необходимо подыскать себе иное место службы.

— Воля ваша, — кивнул офицер. — Но только на эту сороку я уже предоставил информации достаточно, чтобы поставить его к стенке.

— У нас отменена смертная казнь.

— Лишиь депутатской неприкосновенности и на пожизненное… Однако он все гуляет и, как я понимаю, садиться никуда не собирается!

— Это вас не касается, — сухо отрезал полковник.

— Нас много чего не касается, товарищ полковник, когда денег касается, — не унимался Коршун. — При Союзе, я что-то не помню, что бы вопрос о наркоте стоял так остро как сейчас, да он, вообще, тогда не стоял. А что сейчас твориться? Школьники на иглу садятся. Все наркотические потоки с Ближнего Востока в Европу теперь идут через Россию. Двадцать тонн героина ежегодно! И думаете, что там, — Коршун указал глазами на потолок, — ничего не оседает?

— Я об этом данных не имею.

— Вы даже в собственном кабинете открыто говорить не можете, жучков боитесь, — Коршун был уверен, что после этих слов, полковник взорваться, но и терять было нечего, ему только что посоветовали искать другое место службы. Но начальник на удивление отнесся к этому его замечанию более чем спокойно, так спокойно, что даже перебивать его не стал, давая выговориться.

— Дожились, — продолжал подчиненный «открывать» глаза начальству на происходящее, — что наркотики уже по дипломатическим каналам сюда следуют, так сказать, вместо курьерской почты, а затем и отсюда дальше. А мы теперь должны еще же этих деятелей и охранять, спокойно наблюдая, как они жируют, да над женщинами издеваются. Что я, русский офицер, исправно и делал последнее время, справедливо пологая, что борюсь с распоясавшейся преступностью.

Коршун замолчал. Накипевшее выплеснулось, и больше говорить было уже не о чем.

— Все сказали?

— Так точно.

В кабинете повисла напряженная тишина. Один уже выговорился, а другой еще не придумал, что ответить на критику снизу. Так некоторое время и молчали, один, напряженно, в ожидании приговора, а другой… В открытое окно влетела бабочка и, немного покружив по комнате, но так и не найдя для себя здесь ничего интересного снова вылетела на улицу. Капитан, словно оловянный солдатик, застывший в стойке, равнодушно проводил ее взглядом, пожелав про себя, правда, что сам бы сейчас не отказался стать бабочкой, упархнуть куда в цветочки и ничего не видеть, и не слышать.

— Я буду ставить перед руководством вопрос о вашем служебном несоответствии занимаемой должности, — нарушил, наконец, полковник тишину в кабинете, — и, вообще…о целесообразности дальнейшего вашего пребывания в нашей структуре. Думаю, что нам придется с вами расстаться, капитан.

Последняя фраза прозвучала очень тихо и как-то, вообще, невнятно. Коршуну даже показалось, что если бы в данный момент ее можно было не произносить, то он бы ее никогда и не произнес. Но птичка вылетела, и клетка опустела.

— Разрешите идти?

— Идите. — полковник сунул в пепельницу остаток сигареты и уселся в свое кресло. — Надеюсь, что на новом месте вам будет лучше работаться. Охранять всякую мразь не придется точно…

— Не сомневайтесь, — офицер развернулся и направился к выходу.

— И еще, — остановил его голос начальника, теперь уже бывшего, возле самой двери. — Сдайте, пожалуйста, табельное оружие, я думаю, что оно вам больше не понадобится.

— Договорились, — совершенно не по-военному ответил офицер и вышел из кабинета, не потрудившись даже закрыть за собой дверь. Секретарша в «предбаннике» подняла голову, посмотрела на него своими сочувствующими глазами и ничего не сказала. И он тоже ей ничего не сказал. А что было говорить? Что его только что с треском выперли со службы, для этого уже слов не требовалось.