Падение с небес

И начиналось: щелкали ножницы, кипела вода в окутанных паром ведрах, по комнатам носились облака пыли, звенели горшки и блистали иголки. Марка стригли, облекали в отремонтированные и подновленные одежды, дом блестел и сверкал как новенький, и хозяйские инстинкты Стормы на неопределенный период успокаивались и засыпали. На следующий день она сажала на спину Джона, на зулусский манер стягивая его куском ткани, вскакивала на Спартанца и отправлялась с Марком в объезд долины.

Когда она в первый раз взяла с собой в дозор Джона, Марк встревожился.

– Ты думаешь, это разумно – брать его с собой, такого маленького? – спросил он.

– Кто из нас с Джоном старше и кто за кого отвечает? Пусть он приспосабливается к моему образу жизни, а не наоборот.

Словом, Джон ездил с родителями в дозор, спал под открытым небом в корзинке для яблок при свете звезд, принимал ежедневную ванну в прохладных зеленых заводях реки Бубези, довольно быстро выработал иммунитет к укусам мухи цеце и рос не по дням, а по часам.

По крутой тропинке они вскарабкались к вершине Чакас-Гейт и уселись, болтая ногами, на краю страшной пропасти. Перед ними раскрылась вся долина с далекими голубыми холмами, лугами и болотами, широкими вьющимися реками.

– Когда я с тобой познакомилась, ты был беден, – тихо сказала Сторма, прислонившись к плечу Марка; царящая вокруг красота своим величественным покоем наполнила ее глаза удивлением, а душу трепетом. – А теперь ты самый богатый человек в мире, ведь ты живешь в настоящем раю.

Однажды он повел ее с собой вверх по реке к одинокой могиле у подножия нагорья. Сторма помогла ему натаскать кучу камней и поставить сверху крест, который соорудил Марк. Он рассказал ей о том, что произошло здесь, по словам Пунгуша, и как был убит его дед. Сидя на могильном камне с Джоном на коленях и слушая эту историю, Сторма ловила каждое слово и открыто, ничуть не стыдясь, плакала.

– Мне они тоже попадались, но по-настоящему я в первый раз вижу, как это красиво, – сказала Сторма, когда Марк показал ей гнездышко нектарницы.

Она осторожно повернула это сооружение, искусно свитое из нитей лишайника и паутины, заглянула в конусообразную дырочку-вход и увидела крохотные пестрые яички.

– Я не понимала, что такое настоящий покой, пока не приехала сюда, – говорила она, когда они сидели на берегу Бубези в желтом свете уходящего дня и смотрели, как самец антилопы куду с поперечными белыми полосками на боках, украшенный длинными, спиральными, как штопор, рогами, ведет своих большеухих самок на водопой.

– Раньше я не понимала, что такое счастье, – шептала она, когда сразу после полуночи они одновременно и без всякой причины проснулись и в темноте протянули друг другу руки.

А однажды утром, когда Джон ни с того ни с сего поднял шум, рассеивая крошки непрожеванного печенья, она села на измятой постели и серьезно посмотрела на Марка.

– Помнится, однажды, сударь, вы просили моей руки, – сказала она. – Не соблаговолите ли повторить свою просьбу, сэр?

И в тот же день, но уже попозже, они услышали в долине топор дровосека.

Лезвие двуручного топора мерно вонзалось в ствол дерева твердолиственной породы, издавая хлопок, похожий на выстрел. Эхо, отражаясь от утесов Чакас-Гейт, летело обратно, дробясь на множество рассыпающихся по долине и замирающих вдали осколков. Отзвук каждого удара долго звенел в воздухе, пока от серых скал не отскакивал следующий. Работал не один лесоруб, так что шум стоял непрерывный, словно там шло сражение.

Сторма еще никогда не видела у Марка исполненное такого бешенства лицо. От щек отхлынула кровь, естественный загар сменился лихорадочно-желтым налетом, сжатые губы побелели, словно покрывшись инеем. Глаза его яростно сверкали, и ей пришлось бежать, чтобы не отстать от него, когда они поднимались по усыпанному камнем склону от бегущей внизу реки, а над их головами звенели топоры, и каждый удар, казалось, бьет в самое сердце.

Впереди на фоне неба вдруг задрожало, словно от боли, и покачнулось высокое свинцовое дерево. Глядя на него, Марк остановился с запрокинутой головой, и та же боль пронизала его задрожавшие губы. Дерево отличалось удивительной стройностью, его серебристый ствол грациозно вздымался к небу и чем-то напоминал талию девушки. Не менее двухсот лет понадобилось природе, чтобы взрастить это чудо на столь головокружительную высоту. В семидесяти футах над землей раскинулась его темно-зеленая густая крона.

Вот дерево снова задрожало, и топоры умолкли. Величавая крона медленно, по широкой дуге, набирая жуткую скорость, пошла вниз, и не до конца перерубленный ствол застонал, когда с треском стали рваться его волокна и ткани. Он падал все быстрее и быстрее, прорываясь сквозь верхушки не столь высокой растительности; скручивающаяся и раздираемая древесина визжала как живая. Наконец ствол с такой силой ударился о твердую почву, что земля заходила у них под ногами.