Падший

— Почему? — прищурился Смит.

— Меллоун очень нервно отреагировал на интерес к баллонам. Приглашенный мим просто рядом дурака валял, но его моментально выставили с крыши.

— Гелий летуч, им никого не отравить.

— А кто сказал, что в баллонах именно гелий? Или только гелий? С инертным газом можно смешать что угодно.

Сыщик забарабанил пальцами по краю стола.

— Хлипкая зацепка, — вздохнул он, а потом замер, будто даже дышать перестал. — Как ты сказал? Инертный газ?

— Ну да. А что?

— Гюнтер Клоссе! — объявил Томас Смит и хлопнул ладонью по столешнице. — Химик со специализацией по инертным газам! Он долго здесь отдыхал и частенько бывал в гостях у Меллоуна.

И тут я понял, какое полузабытое воспоминание не давало покоя все это время.

— Гюнтер Клоссе повесился в своем гостиничном номере в Новом Вавилоне, — сообщил я сыщику.

— Именно! — наставил тот на меня указательный палец. — Я читал об этом. Еще удивился: здесь химик был на виду, но сплетен о его интрижках слышать не доводилось. Так с чего ему тогда лезть в петлю?

Смит быстро сложил листы в планшет и вскочил из-за стола.

— Расплатись! — потребовал он и рванул на выход, но сразу вернулся. — Да, ты принес мой кольт?

— Нет, — привычно соврал я, не собираясь расставаться с заткнутым сзади за ремень брюк оружием.

— Черт с ним, после заберу!

— Стой! — рявкнул я и понизил голос: — А паспорт?

— Завтра! — пообещал сыщик и убежал, я заплатил за пиво и вышел на улицу. В голове была сплошная пустота, словно кто-то мокрой тряпкой стер пыль воспоминаний, ощущений и впечатлений сегодняшнего дня. Отстраненность — вот что я ощутил.

Неужели так переволновался?

Захотелось пойти домой и лечь спать, и я даже направился к ближайшему переулку, но навстречу, откуда ни возьмись, вывернула знакомая парочка: Иван Прохорович и Емельян Никифорович шли, слегка пошатываясь, опираясь друг на друга и пытаясь не упасть.

— Лев Борисович! — обрадовался Красин. — Идемте сейчас же с нами! Здесь поблизости подают чудесную анисовку. Да с ржаной корочкой…

— И в самом деле, граф! — поддержал своего приятеля журналист. — Составьте нам компанию. Будем очень рады!

— Увы, господа, — не удержался я от улыбки, — сдается мне, что вам на сегодня достаточно. Да и я после вчерашнего еще не отошел.

— О! Премного наслышан о спиритическом сеансе! Премного! — закивал Соколов. — В одном вы не правы: для нас ночь еще только начинается! Так, Емельян Прохорович?

— Так! — подтвердил Красин и принялся упрашивать меня пропустить с ними по рюмочке, но я был непреклонен.

— Даже не уговаривайте! Я — спать!

— Ну, граф, воля ваша! — развел руками Соколов.

Я шагнул от них и вдруг обратил внимание на покинувшую ресторан пару. Он — полноватый и с сигарой во рту, она — высокая, стройная, рыжая.

Елизавета-Мария Никли с супругом. Моя Елизавета-Мария, дочь главного инспектора!

Сердце просто остановилось. Гомон гуляк на площади стих, краски посерели.

Вероятно, я умер.

— Граф! — всполошился Иван Прохорович. — Вы побледнели, словно привидение увидели! Что с вами?

Емельян Прохорович и вовсе хлопнул меня своей мясистой ладонью по спине.

— Леопольд Борисович, да очнитесь же!

Елизавета-Мария с супругом уселись в коляску и укатили в ночь, сердце дрогнуло, нехотя ударило раз-другой, а потом вдруг заколотилось как сумасшедшее, кровь прилила к лицу, зашумела в ушах. Никак не удавалось сделать вдох, но я пересилил себя, со свистом втянул воздух, с хрипом выдохнул.

«С глаз долой — из сердца вон!» — пришла на ум неоднократно слышанная от отца пословица. Некогда я любил дочь главного инспектора до беспамятства, но год вдали от предмета обожания изрядно поубавил мой пыл. Она давно перестала приходить в снах. А это — просто рецидив. Лишь фантомная боль, воспоминание о давно излеченной болезни.

Жизнь продолжалась. И у меня было ради чего жить.

— Лев Борисович! Вам определенно следует принять на грудь сто грамм беленькой!

— Благодарю, господа! Благодарю! — отказался я. — Сердце прихватило, я лучше валидола…

Я распрощался и быстро-быстро, неровной походкой опиумного курильщика зашагал прочь, не слушая предложений сопроводить до дома. На глаза попалась открытая кондитерская лавка, туда и завернул.

— Кофе и эклеры с белковым кремом, — сделал я заказ и тяжело оперся о высокий столик.

— Мы скоро закрываемся! — предупредил хозяин.

— Кофе и эклеры с белковым кремом, — повторил я, — засахаренный фундук, сливочные помадки, безе, сахарное печенье и пару пирожных. Да, вот этих, с краю. Эклеры и пирожные съем здесь, остальное взвесьте по триста грамм и упакуйте. Заберу с собой.

Хозяин подбил на счетах сумму и выпроваживать припозднившегося посетителя не стал. Поставил на огонь кофе, вынес эклеры и пирожные, сам вернулся за прилавок собирать заказ.

— Сахар, молоко? — уточнил он, когда закипела вода.

— И то и другое, — ответил я, расправляясь с эклерами.

Затем долил в выставленный на стол кофе сливок, закинул в него три кусочка рафинада и приступил к вдумчивому поглощению миндальных пирожных.