Падший ангел. Явление Асмодея (СИ)

Карета инквизитора, оторвавшись от кортежа, успела прогреметь железными ободками колес по всему городу, и остановилась перед Ратушей. Замыленные кони нетерпеливо застучали подковами о брусчатку. Конники выстроились в ряд, и вся процессия будто застыла в ожидании остальных повозок. Наконец черный кожаный полог кареты слегка приоткрылся. Это был знак, и Бургомистр, нарочито чеканя шаг, вышел из открытых дверей здания, и сделал приличествующее лицо. Он вышел один, будто в магистрате он, как важный воспитатель, уложил всех детей спать и теперь готов к серьезному взрослому делу. И тогда, облокотившись на руку секретаря, из повозки выглянуло лицо старика в черном капюшоне, худое и испещренное морщинами, с черепом, где кожа высохла и сморщилась, как поверхность земли, давно не орошаемой дождями. Это было мумифицированное лицо, с которого давно осыпались брови, а нижняя часть лица, под крючковатым орлиным носом, была обтянута кожей так, что губы, его видимо, заползли в беззубый рот. И тщетно Бургомистр, своим опытным взглядом, попытался понять, куда смотрит эта голова – поскольку глаза были спрятаны в глубоких дырах глазниц. Когда инквизитор ступил на землю – то это оказался высокий, суховатый на вид человек, где голова как у стервятника свисала на тонкой шее. За ним незаметно появился еще один, в таком же черном одеянии с крестом, чуть ниже ростом, упитанный и подвижный. В сопровождении еще более высоких стражников, они быстро поднялись по ступеням, и, не задерживаясь на приветствия бургомистра, скрылись в здании.

Инквизитор, брат Рамон, был неизвестен в этих северных краях. Его первый визит оказался, и ожидаемым, и одновременно неожиданным. Встретивший его бургомистр не разобрал смысла слов, наконец прилетевших к нему от брата Рамона, но закивал, поддакнул, и опустил глаза.

две картины,

Брат Рамон остановился у одной из картин, являющих трагическую участь несправедливого судьи. Он кивнул на изображение. Бургомистр в свою очередь кивнул письмоводителю – тот подбежал к Инквизитору и сообщил:

– Святой отец! Сцена взятия судьи под стражу. События происходят при персидском царе Камбизе, за пятьсот лет до Рождества Христова. Художник изобразил взятие несправедливого судьи под стражу по повелению здесь же стоящего Камбиза. Если Вы, Святой отец, обратитесь к другой картине, рядом – то увидите страшное наказание, которому подвергся судья.

Отец Рамон перевел взгляд на указанное изображение. Несчастный судья был положен на стол и привязан к нему, а исполнители камбизова повеления сдирали с несчастного кожу, чтобы потом обить ею судейское кресло. Царь Камбиз со скипетром стоял у стола и наблюдал за действом.

– Еще раз спрашиваю, вы провели обыски в домах? – до Бургомистра долетели, как из глубокого погреба, слова Инквизитора.

Он утвердительно закивал. Но его невольно передернуло от угрожающего вида инквизитора. И бургомистру показалось, что узел на толстой францисканской веревке инквизитора, может туго затянуться и на его шее – таким глубоким, проницательным взглядом этот душепастырь одарил его, встречающего церковную особу со всеми почестями. Этот посмотрит на тебя, и увидит насквозь твои грехи, – смекнул Бургомистр. Он понимал, что вести о его мелких любовных утехах с прачкой (о чем судачат злые языки), могут донестись до волосатых ушей этого поборника безгрешности раньше, чем разговоры о священнике и безумной вдове Ларса.

Когда брат Рамон стал давать распоряжения, бургомистр услышал тихий хриплый голос человека, уставшего от земных дел и потому презирающего все, что заставляет его напрягать зрение, голос, слух, и даже мышцы. Этот голосовой скрип принадлежал долговязому, сутулому, и высохшему как щепка человеку. Но этот звук был так устойчив, как скрип березовой коряги под сапогом заблудшего путника. Что можно прочесть на этом замкнутом лице, в этих запавших выцветших глазах, которые брат Рамон еще и умудрялся щурить? Вот с его головы опустили капюшон, и вокруг широкой тонзуры инквизитора торчали клоки волос, как одинокие кустарники, обглоданные овцами, как купина, неопалимая ни огнем, ни временем.

Он опустил голову еще ниже – ушел в свою безмолвную молитву, видимо, настолько он был пресыщен всевозможными трибуналами, пытками и расправами, которые учинял в городах.