Палачи и придурки

— И не должен был слышать, мой драгоценный Веня! — хитро прищурил правый глаз Георгий Николаевич. — Не должен! Потом я тебе его объясню. Сейчас же я хочу продолжить свою мысль, — он опрокинул рюмку в рот и сморщился. — Ф‑фу‑у! Так вот, бегут сейчас из России недальновидные люди, которым невдомек, что существует такой объективный закон. Бегут в Америку. А вместе с тем закон нам говорит, что в Америке, как бы в противовес России, апогея достигло понятие «хорошо», и в скором времени оно должно начать свое превращение в «плохо». В свою противоположность. Возможно, будет это диктатура. Ну скажем, мафия, какая-нибудь там «коза ностра» решит, что лучше ей взять власть в свои руки. Или военно-промышленный комплекс. Или наступит кризис, как в тридцатых годах. Что-нибудь да будет. Так что ж, бедным нашим соотечественникам обратно бежать? В Россию? Так и будем бегать туда-сюда? — тут он как бы с удивлением обнаружил в руке своей рюмку, заглянул в нее и убедился, что рюмка пуста, пустая стояла на столе и бутылка. — Братцы, а у нас выпить больше нечего! — и обвел всех вопрошающим тревожным взглядом: может быть, чудесным образом обнаружатся у кого-нибудь какие-либо ресурсы.

Но нет, промолчали, не ответили на его вопрошающий взгляд гости. Лихорадочно запрыгали, зарыскали мысли Георгия Николаевича, среди них слабыми искорками вспыхнули и погасли угрызения совести. Дело в том, что истрачены, пропиты были деньги, на которые он должен был закупить продуктов и отвезти на дачу Марье Антоновне, истек уже срок, когда он эти продукты должен был доставить и маман, естественно, пребывает в недоумении и гневе. Но об этом не хотелось сейчас думать. И среди множества мыслей Георгий Николаевич выбрал одну, приглянувшуюся, спасительную: бутылочка со спиртом в мастерской шурина Всеволода. Помнил он об этой бутылочке всегда, не раз порывался до нее добраться и добрался бы, если бы не запоры и не стыд перед шурином. Но где теперь шурин! Своими глазами видел Георгий Николаевич, как скрутили профессора и увезли бог знает куда. За что, в чем там дело — думать сейчас ему было не время. Виновником всему оказался мнимый водопроводчик Виталий, который явился однажды во главе группы молчаливых людей, забрал альбом, вазу и картину с обнаженной дамой. А молчаливые люди все перевернули, все разбросали, вскрыли запертые столы и шкафы. Разумеется, в самое ближайшее время он собирался сходить куда-нибудь, куда положено, и выяснить, но только не сейчас, сейчас перед глазами его ясно открылась перспектива: профессора нет и, судя по всему, не скоро он будет, а вожделенная бутылочка остается как бы беспризорной, мается там в столе. Сам бог велел. Он просветленным взглядом обвел гостей и подмигнул.

— Одну минуточку, друзья! Одну минуточку!

И выскочил в коридор.

* * *

Когда Всеволод Петрович, получив у дежурного свой японский чемодан, вышел на улицу, Петрович с мерином и с победно взирающей на город Благов статуей вождя от видимого из окна следовательской комнаты далека как раз дотащился до подъезда этого учреждения, около которого дремала пара машин и топтался милиционер — то ли охранял, то ли просто вышел поглазеть на свет божий. Встретившись с внимательным взглядом вождя, милиционер охнул, раскрыл рот и неуверенно потянулся рукой к фуражке, намереваясь, видимо, отдать честь и все же сомневаясь. Завидев милиционера, Петрович вздрогнул и хлобыстнул мерина кнутом по вислому заду.

— Ну ты, пшел, з‑зараза! — закричал диким голосом.

Мерин мотнул головой, вздернул хвостом, изображая рысь и опять уткнулся мордой в асфальт, словно прислушиваясь к цокоту собственных копыт, словно удивляясь, отчего это на асфальте он так звонок и раскатист. Давным-давно уже не волновали его удары кнута и дурные окрики Петровича — не доходили до него удары сквозь задубелую кожу, а крики не помещались в голове, потому что там осталась только одна мысль: дожить бы поскорей.

Да Петрович ничего и не ожидал от него, никакой прыти. Видя, что от милиции не исходит опасности, он поглубже вдавился в самого себя, телом как бы уйдя в живот свой, голову втянув в плечи, так что со стороны казалось, будто головы и нет вовсе, а сидит шапчонка непосредственно на плечах. Останавливались прохожие, глазели, собралась небольшая толпа и двигалась следом по тротуару, кричали:

— Эй, дядя! Куда везешь идолище!

Некоторые же спешили уйти в раздражении.

Не обращал внимания Петрович на зевак, потому что одна у него была сейчас забота: доехать до родной свалки, где должна ожидать его законная порция выпивки, вернее, две — за пропущенный вчерашний день и за сегодняшний. Антон Брониславович справедлив и в этом вопросе придерживается твердых правил. Смаковал Петрович такую возможность и думал, что вот как порой оборачивается жизнь: вчерашняя неудача станет для него сегодня удачей. А вчера, когда директор краеведческого музея Петухов отказался принять груз, статую Иосифа Виссарионовича, он ругался страшными словами и грозил Петухову Антоном Брониславовичем:

— Погоди, дармоед, вот Антон Брониславович те врежет! Он те покажет!