Пансионат

Мимо проходит парочка японцев, они кивают и улыбаются — маленькие, какие-то ненастоящие, словно ходячие узкоглазые куклы. Нина гонит от себя это ощущение, такую недостойную, хамскую стихийную неприязнь — но Анюта уже ловит волну и озвучивает расчетливо громко:

— Смотри-ка, а этот остался. Главный по безопасности! Обезьяна японская.

— Анюта!..

Но ее уже не остановить. Анюта несется, как серфингист, на пенном гребне нарастающего скандала, накручивая и подгоняя себя, в азарте все сильнее тиская загривок Зисси:

— Все наши мужчины ушли в экспедицию! Как один! Никому в голову не пришло трусливо отсиживаться в пансионате, кроме…

К счастью, в этот момент, громыхая тележкой, подходит официант, похожий на палача, и Анюта с ходу маневрирует, переключаясь на него:

— У нас за столиком сидят четыре человека! Вы забыли? Принесите остальные порции!

Официант хмуро сморит на нее в упор, и Нина, которую его взгляд цепляет по касательной, поспешно отводит глаза. Такой скорее убьет на месте, чем ответит человеческим языком на заданный ему вопрос. И тем более потусторонним кажется ей глухой и гулкий баритон, полный безмерного сарказма:

— Где?

— Не ваше дело! — кричит храбрая Анюта, и в ее запальчивый голос прорывается дрожь. — Может быть, люди опаздывают. Может… это не значит…

Тележка уже громыхает дальше, к столику японцев, готовых улыбаться и этому чудовищу тоже. И никак не догадаться, что скрыто за этими двумя одинаковыми кукольными улыбками. Нет, правда, размышляет Нина, почему японец не пошел с остальными? Он же ученый, инженер, он был бы, наверное, очень полезен экспедиции… Может быть, жена его не пустила? Маленькая японочка, статуэтка с непроницаемым личиком и огромным фотоаппаратом на груди. Нина мечтала в юности побывать в Японии, но так и не сложилось, а теперь нечего и надеяться их понять, этих абсолютно других, чуждых людей…

— Полно костей, — сварливо говорит Анюта.

Нина пробует вилкой кусок рыбы, похороненный под грудой тертой тушеной моркови и свеклы. Действительно, полно костей.

Они доедают в молчании и так же молча встают из-за стола; недоеденный Анютин и нетронутый Нинин пирожок остаются на тарелке. Столовая уже практически пуста, лишь в одиночестве и безмолвии заканчивают ужин пришедшие позже всех японцы. Официант сметает со столиков и с гулким лязгом бросает на тележку немногочисленную грязную посуду.

Возвращаться в номер Нина не хочет.

— Может, выйдем подышим воздухом? — несмело предлагает она Анюте, и та, как ни странно, соглашается без ропота и комментариев.

Они выходят на веранду, и Нина вправду вдыхает полной грудью поздний вечер, похожий на кристально-влажное черное стекло. И закашливается, и обрывает вдох. Накурено. Накурено сильно, будто и не на открытом воздухе, а последождевая влажность многократно усиливает отвратительный запах, осаживая его на одежду и волосы. Нина не может подавить всплеснувшего возмущения: она готова смириться с курящим мужчиной — но мужчин в пансионате не осталось (японец не в счет, он еще в столовой), а значит, это курят бабы. С сигаретой в зубах нельзя называться женщиной.

Они стоят у парапета, две рослые обвислые тетки в маскарадных платьях до земли, с которыми курение не сочетается никак, категорически разрушая какое-либо подобие стиля. И еще одна — чуть поодаль, маленькая и крепкая, ее встрепанные волосы поблескивают серебристыми воробьиными перышками. Светятся три красных огонька. Тьфу, гадость.

— Спустимся? — Нина готовится вдохнуть и по-быстрому проскочить мимо.

Но Анюта резонно возражает:

— А Зисси?

Зисси может вырваться и убежать, как тогда, молча соглашается Нина. Вообще-то ее не очень это волнует. Ничего же не случилось в тот раз, и теперь, если что, тоже ничего не случится.

Маленькая и встрепанная (да-да, та самая из тридцать девятого, которая постоянно со своим мужем… но с мужем же, пытается урезонить непрошенное возмущение Нина) постукивает кончиком сигареты о парапет, сбивая пепел. Оранжевые искры летят сквозь ночь, и одна из них, кажется, оседает на край бархатного платья. Да, точно оседает — судя по внезапному воплю его владелицы.

Вопль прорезает ночную тишину, словно неисправная сирена, скрежет ржавого металла, какофония подростковой дискотеки. Обе тетки поворачиваются в профиль и принимаются орать наперебой, напирая мощными корпусами и размахивая руками с широкими оборками на рукавах; их сигареты выписывают причудливые траектории в темноте.

— Ах ты ж сука!

— Проститутка!!

— Коза драная!!!

— ……………!!!..

— …!!!

Нина непроизвольно вскидывает ладони к вискам: столько запредельной, куда выше ее болевого порога, площадной ругани, боже мой, из-за чего?… только из-за искорки, случайно попавшей на платье?!

— Сейчас подерутся, — с мрачным азартом предрекает Анюта, и Зисси подтявкивает у нее на руках.

Маленький воробей тоже разворачивается, отбрасывает сигарету, проводит ладонью по топорщащимся волосам. И вдруг — несмотря на Анютино пророчество, Нина этого никак не ожидала — кидается на обеих.