Пансионат

Крики переходят в матерный визг, бабы сцепляются клубком. Одна из ролевичек тут же падает, запутавшись в собственном подоле, и едва не пересчитывает ступеньки вслед за своей оброненной сигаретой, а другая вопит истошно, ее голова ходит ходуном под мертвой хваткой воробьиных когтей, и лягаются ноги в джинсах, попадая то в холодный воздух, то в темное и орущее. Маленькая тоже вопит, и тоже многоэтажным матом, а впрочем, Нина уже не в состоянии различить ни голосов, ни рук, ни тел. Все это настолько уродливо и ужасно, что она отступает в дверной проем — прочь, раствориться, уйти! — но задевает спиной Анюту, вернее, Зисси, возмущенно тявкнувшую в ответ, и замирает, и больше не двигается.

— Дуры-бабы, — с бесконечной снисходительностью в голосе произносит Анюта.

— Почему они? — спрашивает Нина чуть слышно.

— Из-за мужика, разумеется.

Воробей в джинсах победно кричит, размахивая над головой чем-то темным — клок одежды, шиньон?… — одна из ее противниц шмыгает в темноту, а другая, выпрямившись, надвигается грудью в разодранном корсаже, и Нина уже категорически не может этого видеть. Оборачивается к Анюте:

— Идем.

Анюта вздрагивает, наверное, от неожиданности, и Зисси внезапно изворачивается из ее рук, по-кошачьи падает на тонкие лапки и бежит прочь.

На бледном в темноте Анютином лице вдвое расширяются глаза.

Она кричит так, что дерущиеся бабы замирают, синхронно поворачивают головы и расступаются, давая ей дорогу. Анюта мчится опрометью, словно массивное доисторическое животное, не замечая ни ночи, ни ступенек, ничего вообще. Где-то внизу, слышит Нина, она грузно падает, и тут же снова бежит, и пансионат провожает ее гулким эхом, будто от пушечных выстрелов.

Нина остается на веранде. Она не замечает, когда и куда разползаются подравшиеся, просто стоит и смотрит в темноту, наслаждаясь наконец-то свежим воздухом и тишиной. Ей хорошо. Пускай другие уходят в неизвестность, пускай другие выясняют отношения когтями и матом. Лично она никогда не делала ничего подобного, и теперь уже поздно начинать. Большая часть жизни спокойно протекла мимо, и, наверное, это и есть ее естественное русло, оптимальный фарватер.

А Зисси… Она уже была — там. И, кажется, ей там понравилось, так зачем же лишний раз бегать и суетиться?

Возвращается Анюта, она вся в грязи, она тяжело, натужно дышит.

Грязная перепуганная Зисси попискивает на ее руках.

№ 39, стандарт, южный

(в прошедшем времени)

В кафешке они снова не разговаривали.

Перед тем, едва переступив порог — вонь пережаренных потрохов, «радио-шансон», монитор с футболом и прожженные скатерти — Элька заявила, что она здесь не останется. В ответ Гоша рявкнул, что до ближайшего гламурного ресторана сто пятьдесят километров пешком по трассе. Элька сказала, что он козел. Гоша тоже кое-что сказал. До драки не дошло, но разговаривать они торжественно перестали. И все-таки зависли в этой вонючей дыре — за разными столиками.

Элька брезгливо раскрыла меню. Сквозь жирные пятна и мушек, нашедших смерть за мутным полиэтиленом, проглядывал типовой набор придорожной забегаловки: бульон-солянка-борщ, отбивная-гуляш-кебаб, гречка-фри-пюре и много сортов дешевой водки. Конечно, есть тут было нельзя, но Элька немыслимо продрогла и мечтала выпить кофе. Или нет, наверное, лучше чаю: чай из пакетика трудно испортить еще.

Двухметровая девка, принимавшая у нее заказ, с ненавистью оценила на глазок изгвазданные в грязи, но по факту гламурные и дорогие черный свитер, серебряный пуховик и салатовые кроссовки из каталога, сообщила, что чаю нет, а насчет кофе она посмотрит, и звучно утопала на своих проститутских каблучищах за синюю обвислую занавеску — маму куцых скатерок того же цвета на столах. Тем временем вторая официантка, маленькая и круглая, вовсю щебетала с Гошей, строча на листочке краткий конспект «Войны и мира», не иначе. Напоследок Гоша похлопал ее оттопыренную задницу — показательные выступления, блин — и Элька отвернулась.

Ожидая свой кофе (что-то подсказывало: ждать придется долго), она осмотрелась по сторонам. Народу в заведении, как ни странно, было прилично. За крайним столиком торчали вечные, как плесень, три бухих мужика, втыкая по касательной через все помещение в беззвучный футбол. Чуть ближе располагались, галдя и пристраивая под стульями четыре шлема, только что вошедшие байкеры с байкерскими девками в черной коже. А напротив Гоши сидела в одиночестве стильная тетка лет сорока в деловом костюме, она брезгливо тыкала вилкой в салат и говорила с кем-то по мобильному. Этой козе, Элька не сомневалась, Гоша уже вовсю строил глазки.

Она видела его со спины: растянутый ворот свитера, лоснящийся, как всегда, лохматый хвост. И полоска смуглой кожи под волосами — если туда легонько подуть, почти касаясь губами, Гоша заводился мгновенно, с четверти оборота, и с ним уже можно было делать все, что угодно… Элька поджала губы. Тоже мне, очень надо.