На следующий день Бернардо Аттолико, посол Муссолини в Германии, явился в палаццо Венеция: он прикатил на поезде из Берлина со срочными новостями. Этот профессиональный дипломат (кстати, бывший посол Италии в Советском Союзе) казался настолько же мягким, насколько дуче казался жестким. Высокий, тучный, лысеющий, с оттопыренными ушами, с жиденькими седыми волосами, зачесанными назад, посол к тому же носил круглые очки с толстыми линзами.
«Дуче! – едва переведя дух, проговорил Аттолико. – В Берлине решили начать войну уже совсем скоро, через несколько дней!»
Дуче облизал губы и некоторое время размышлял, прежде чем непринужденно вымолвить: «В таком случае… путь Италии ясен: мы должны поддерживать наш альянс».
У шокированного Аттолико просто отнялся язык. Он некоторое время стоял молча. Но в конце концов Муссолини нарушил тишину. «Нам больше ничего не остается делать! Еще на майфельдском митинге[151]
я заявил, что народ фашистской Италии выступает с единых позиций и движим единой волей. Я сказал тогда Германии, перед миллионами немцев, которые там собрались, что с друзьями идут до конца»[152].Мировая пресса передала 22 августа неожиданную новость: Германия заключает пакт о ненападении со своим главным врагом – Советским Союзом. Теперь нападение Германии на Польшу казалось неминуемым. На следующий день после того, как Иоахим фон Риббентроп и его советский визави Вячеслав Молотов подписали этот договор, французский и польский послы кинулись в Ватикан с одним и тем же требованием: если Германия вторгнется в Польшу, страну католическую, чрезвычайно важно, чтобы папа публично осудил вторжение[153]
.На другой день итальянский посол прибыл в Апостольский дворец, где встретился с монсеньором Доменико Тардини, заместителем государственного секретаря кардинала Мальоне, который пока не вернулся из летнего отпуска.
Посол предпочел бы встретиться с самим кардиналом, но понял, что с точки зрения доступа к папе почти ничего не теряет, встречаясь с монсеньором Тардини или с другим заместителем кардинала – монсеньором Джованни Монтини. Более того, всем в Ватикане было ясно, что папа более близок к этим двум заместителям, нежели к самому государственному секретарю.
У папы так и не сложились теплые личные отношения с Мальоне, и он никогда не чувствовал себя комфортно с ним. Они были почти ровесниками. Когда Мальоне служил нунцием во Франции, Пачелли был нунцием в Германии. К тому же кардинал Мальоне являлся одним из соперников Пачелли на недавнем конклаве, так что ему трудно было играть ту подчиненную роль, которую папа считал наиболее подобающей для своих сотрудников. Именно такое ревностное служение демонстрировали два главных заместителя Мальоне, которые верно служили будущему папе на тех же должностях, когда сам Пачелли был государственным секретарем[154]
.Эти два заместителя очень отличались друг от друга. Один, 41-летний Джованни Баттиста Монтини, папский любимец, происходил из почтенной католической семьи, жившей в североитальянском городе Брешиа. Воспитанник элитных католических семинарий и колледжей, Монтини был назначен главным заместителем ватиканского государственного секретаря в 1937 г.[155]
.Другой, Доменико Тардини, был почти на десяток лет старше Монтини, но его примерно в то же время назначили в Римской курии секретарем Конгрегации по чрезвычайным церковным делам: он отвечал за связи с правительствами. Выходец из римской семьи, обладавшей невеликим достатком, он отличался настолько же грубоватым нравом, насколько Монтини был изысканно-благовоспитанным. «Монсеньор Тардини – человек невысокий и плотный, довольно простого вида и поведения, скромного происхождения, – отмечал французский посол, – с весьма живым характером, порывистый, не самого тонкого воспитания». Хотя Тардини говорил лишь то, что хочет сказать, он был с собеседниками откровеннее, чем другие чиновники Государственного секретариата. Благодаря этой черте, которая воспринималась собеседниками как глоток свежего воздуха, а также своему язвительному юмору он снискал популярность среди иностранных послов, работавших в Ватикане[156]
.Французский посол метко описал Джованни Монтини, прибегнув к игре слов: «До некоторой степени он папский