Парадигма греха

– Вот-вот! В прошлый раз ты сделал то же самое, чем себя и выдал! – Жернов с немым вопросом и страхом смотрел на Дубовика. – А теперь я тебе кое-что объясню. Видишь ли, книга эта была написана, как я и сказал, неким диссидентом Комаровым ещё в начале двадцатых годов, а в двадцать пятом он был арестован и расстрелян. Книга его была запрещена и по приказу высшего руководства срочно изъята из всех книжных магазинов и библиотек. Тираж был небольшой, поэтому, можно сказать, что, практически, все экземпляры были уничтожены. Во всяком случае, в Москве её отыскать невозможно. То, что она оказалась в Энской библиотеке, это невероятная случайность: видимо, кто-то из дарителей принес её, а библиотекари не обратили внимания и внесли её в свой каталог. Когда я после гибели Слепцовой осматривал в библиотеке полки с их содержимым, то рядом с научной литературой нечаянно наткнулся на книгу Комарова. Видимо, женщины, работающие там, не читали этого бреда и не знали к какой литературе отнести сие произведение, вот и поставили, куда придется. Поэтому, видеть её мог только тот, кто перебирал научную литературу. А то, что ты поправил меня, когда я неправильно произнес название, убедило меня в мысли, что ты её видел и, возможно, полистал. И поправил меня ты потому, что для тебя, как для гуманитария, сказанное мною прилагательное вместо существительного было неприемлемо, резануло слух. Я прав? – Жернов едва заметно кивнул.

Дубовик встал, прошелся по комнате, остановился возле журналиста:

– Твое спасение – в твоих руках! Если мы не докажем виновность Лазарева, боюсь, тебе от него не скрыться! – он намеренно нагнетал обстановку, играя на страхе парня.

– Скажите Але… Алие Кадимовне, чтобы не приходила сюда, – Жернов поднял воспаленные глаза на подполковника, – при ней ничего не скажу…

Дубовик посмотрел на Калошина, тот кивнул и вышел.

Жернов молчал. Было заметно, что он понемногу приходил в себя, появилась самоуверенность, хотя под взглядом подполковника, он сводил плечи, как бы прячась от этих проницательных глаз.

Калошин вернулся через несколько минут и, встав рядом с Дубовиком, сказал:

– Рассказывай!

Жернов попросил закурить и, затянувшись крепкой папиросой, которую ему подал Калошин, тяжело вздохнул:

– С чего начать?

– Ну, видимо, со знакомства с Лазаревым, – Дубовик сел в кресло напротив Жернова, Калошин же сел рядом с журналистом, контролируя его действия.

– Он двоюродный брат моего отца, и… мой отчим… – Жернов мрачно усмехнулся и на удивленные взгляды офицеров пояснил: – да, недолгое время он был мужем моей любвеобильной мамочки, правда, посещал я их редко – жил с отцом, пока тот не умер. В войну завод отца эвакуировали, я уехал вместе с ним. А после войны моя мать имела уже другого мужа, которого по счету – не знаю. Я поступил в университет, жил в общежитии. Сюда приезжал в гости к бабке – она мать моего отца. Я уже рассказывал… – он посмотрел на Дубовика, тот кивнул:

– Ничего, я послушаю во второй раз, не помешает… Фамилия вашей бабки Кербецова? – Жернов согласно кивнул.

– То, что Лазарев сидел, бабка мне сказала как-то так, между прочим, да я и не интересовался особо его судьбой, он мне никогда не нравился. Злой, алчный мужик… – Жернов снова затянулся папиросой и закашлялся, отчего из глаз потекли слезы, но казалось, что это было проявлением истинных чувств молодого человека к его не самым хорошим воспоминаниям.

Достав платок, он вытер слезы и продолжил:

– Я перестал о нем думать, пока не встретил у бабки. Но он настолько изменился, что я не сразу узнал его, вернее, не узнал совсем, пока он не назвал себя. И был очень доволен этим фактом, все повторял, что эти изменения ему на руку. И очень радовался моему приезду. Тогда я ещё не знал, почему… А когда глаза мои открылись – было поздно!.. Он посвятил меня в свои планы, сказал, что ему нужно забрать, именно так и выразился, три книги из городской библиотеки, которые являются, якобы, его собственностью. Но прежде он попросил меня сходить к его крестной, она должна точно знать, там ли они на самом деле. Он написал мне список книг, и я пошел к Войтович.

– Он не объяснил, почему не пошел сам? – спросил Калошин.

– Сказал, что после отсидки стыдно идти к такой… «положительной», как он выразился. Вот у неё-то я и познакомился с Иконниковым. В тот вечер старик был там. Я, по совету Лазарева, сказал Войтович, что мне нужны эти книги для статьи, но она, когда вышла меня проводить, спросила напрямую, не послал ли за ними её крестник. Мы были во дворе одни, и я счел своим долгом сказать ей правду, просто ложь мне претила… – Жернов замолчал.

– Что она? – опять прервал его раздумья Калошин.

– Она как-то так мелко закивала и сказала: «Значит, я не ошиблась»…Я понял, что женщина видела Лазарева и узнала его, не смотря ни на что… А когда я вышел за ворота, она вдруг догнала меня, взяла за руку и сказала тихо: «Скажи ему, чтобы пришел. Об этом никто не узнает!»

– И ты все это передал ему?

– Разумеется!.. Я же не знал истинной причины его скрытности!..

– Как отреагировал на это Лазарев?