Парадокс Атласа

– Но память об этой ночи сохранится, ваша королевская нежность.

Наверное, не стоило это говорить, потому что, когда он наконец проснулся – ближе к десяти утра, разнеженный и полный сил, – обнаружил пропажу любимого свитера, на месте которого лежала записка:

Так тяжело найти хороший кашемир.

Впереди была холодная зима, но Нико, как ни странно, не расстроился. Давно он не чувствовал себя так хорошо и потому, внезапно найдя в себе смелость, которой давно уже не ощущал, достал телефон.

«Я тут – самый глупый парень», – написал он.

«Не могу не согласиться», – ответили ему.

Следом пришло еще сообщение:

«Я слишком долго пропадал, Ники.

Осталось последнее дело, и скоро я тебя навещу».

Либби

– Роудс права, – сказал постдок [23] невысокого роста по фамилии Фаррингер. Ожесточенно жестикулируя, он не то чтобы походил на Нико; скорее на препода, которого тот спародировал бы после пары, повеселить сокурсников (всех, кроме Либби). – Квантовая теория гравитации куда уместнее…

– Разумеется, Роудс права, – сказал Мортимер, другой постдок, выше ростом. – Но речь не о том.

– О чем тогда, Морт? Если будешь говорить так всякий раз, когда мы станем поднимать вопрос динамического окружения и относительности…

«Так вот какой была бы жизнь без Нико де Вароны», – беззаботно подумала Либби. Будь она единственным одаренным физиком в НУМИ, все просто соглашались бы с ней. Говорили бы: «Разумеется, Роудс права». Ведь так и есть! Всегда было. Просто, когда Либби выдавала дельные мысли, у нее на щеках не проступали ямочки от улыбки. Или дело в том, что у нее яичники вместо яиц? Впрочем, сейчас-то какая разница?

Либби вдруг сделалось душно, захотелось зевнуть. Они устроились в одной из подвальных лабораторий, куда в самом начале изгнали всех докторов-физиков, и от этого становилось еще обиднее, право слово. ЛАРКМИ располагался в одном из прекраснейших зданий в викторианском стиле, и, когда Либби только подошла к нему, она ожидала застать внутри только промышленные цеха. И оказалась отчасти права, одновременно попав пальцем в небо. Ее встретили утонченные лестницы из кованого железа и оригинальные деревянные половицы, однако само нутро опустошили, превратив в подобие внутреннего дворика. Когда она впервые вошла, над куполом главного атриума, выложенного мексиканской плиткой и итальянским мрамором в идеальном сочетании (гладкая красная поверхность сливалась с заводским кирпичом), темнело ночное небо. А в тенях, что постоянно менялись с течением дня, безостановочно двигались вверх-вниз похожие на птичьи клетки лифты.

Либби застала двух постдоков, наблюдавших ночное небо в телескоп, одну из первых медитских моделей. Тогда ей повезло провести свои первые двенадцать часов в ЛАРКМИ под несравненным фонарем, наблюдая за студентами, мельтешившими внизу, будто белые хлопья в снежном шаре.

Это было подлинное чудо, но, поскольку медитской учебной программе тогда исполнилась всего пара десятилетий, верхние этажи с высокими потолками и декоративными лестничными площадками отвели кафедрам более эффектных специальностей: иллюзионистам, готовым сделать вклад в экономику смертных, и натуралистам, помогавшим в управлении климатом и заложившим основы мира Либби. Все последующие ночи проходили уже в лабораториях, где Алан Фаррингер и Максвелл Т. Мортимер (Фар и Морт – для семерых аспирантов) вели исследования и писали работы, изредка (очень-очень редко, учитывая малочисленность потоков) читая лекции.

Само собой, Либби стала диковинкой. Не зная, как объяснить свое появление, – в конце концов, не скажешь же «Я из будущего», если выглядишь как сумасшедшая бродяжка, – она представилась просто: «Элизабет Роудс, новоиспеченная выпускница-физик из НУМИ», – позволив коллегам додумывать остальное. Сами они работали в стесненных обстоятельствах, но это даже оказалось Либби на руку: постдоки не стали придираться к ее внешности. Они увидели ученого в нужде и приняли ее с распростертыми объятиями. Особенно когда поняли, что она способна продвинуть их исследования в области гравитационных полей. Прежде, говорили Фор и Морт, это были чисто философские рассуждения. А Морт и вовсе дивился, если не сказать, расстраивался: «Подумать только, ты все это время торчала в Нью-Йорке!»