Партия жертвы

Я снова в классе. Первая позиция. Деми-плие. Деми-плие. Гран-плие. Пор-де-бра вперёд. Пор-де-бра назад. Батман тандю. Я чувствую темп, не лажаю. Не сливаю ни единого движения. Дышу глубоко и в такт музыке. Виктор не смотрит на меня. Сегодня совсем. Раньше он даже если и не смотрел, всё равно видел, потому что, оглядывая класс, своим цепким взглядом выхватывал ошибки каждой. Сегодня он меня не видит в упор. После нашего разговора.

Ночью мне снился кошмар. Я видела себя в комнате бабки. Скрипя, вращалась ручка мясорубки, а старуха в старой изодранной пачке и посеревших от пыли пуантах синхронно крутила фуэте, как миниатюрные куколки-балерины из музыкальных шкатулок. Но вместо приятной музыки я слышала резавший уши скрежет, который всё нарастал.

Я приблизилась к мясорубке, взялась за ручку. Поворот. Ещё поворот. Старуха продолжала вращаться синхронно. Ещё и ещё поворот. Я помню собственное ощущение – стиснутая до боли челюсть. Налегая на ручку всем телом, я старалась вращать жернова мясорубки как можно быстрее. Само по себе прикосновение к ручке, покрытой красно-серыми мясными огрызками, вызывало тошноту, но я забыла о брезгливости. С силой схватившись за деревянную рукоятку, я давила изо всех сил. Потела, пыхтела, преодолевая сопротивление застрявших внутри железного каркаса жил и жира. Я должна была раскрутить её, потому что видела: чем быстрее вращалась рукоять мясорубки, тем больше ускорялась и старуха.

Мне это нравилось. Я чувствовала злобное рвение, непреодолимое желание крутить и крутить рукоять до тех пор, пока не загоню старуху. Пока она не рухнет мне под ноги, распластавшись на вышарканном паркете. Я налегала плотнее, крутила сильнее, а она вращалась, повинуясь моему желанию. Было похоже на то, как в детстве я вращала игрушечную юлу. Хотелось узнать, что будет, если раскрутить её изо всех сил. Она взорвётся? Или улетит в космос?

Мясорубка скрежетала. Трещали – я слышала этот мерзкий звук – старухины кости. Воняло прогоркшим потом и сырой затхлостью. Она продолжала вращаться, но её лицо было как у миниатюрной балерины из шкатулки: умиротворённое, безмятежное. Когда же ты сломаешься? Когда? Во мне кипела азартная злость – я хотела увидеть, как подкосятся её ноги, как она мешком повалится на пол. Я крутила и крутила, и сил у меня лишь прибавлялось. Я чувствовала, как крепнет тело, как мышцы рук, которые должны бы устать от бешеного кручения, словно сталью наливаются. Я не сломаюсь. Не сломаюсь. Я сильнее всех.

Но меня раздражало то, что и она не сдавалась. «Ненавижу!» – проскрежетала я сквозь сжатые зубы. Да. Ненавижу. Я сломаю тебя!

Я сломала мясорубку. Крутила так быстро, что полетели искры, а потом ручка резко отскочила, ударив меня по колену. Окровавленный железный вал выбил решётку и, вылетев с другой стороны, шмякнулся в миску с фаршем.

Вот тогда она упала. И я вдруг поняла, что всё было зря. Зря я надрывалась, зря надсаживала руки: она уже давно мертва. От неё несёт гнилью, пачка загажена крысами, а тело покрыто толстыми белёсыми червями, которые копошатся в почерневшем рту и лезут из ввалившихся глазниц.

Но рот… Её прогнивший рот… Я смотрела не отрываясь. Чёрные изъеденные червями губы шевелились. Я наклонилась ближе, чтобы услышать. Шёпот. Вместе с ним сквозь копошащееся месиво червей она выдохнула на меня смрад смерти. И моё имя. Она произносила его снова и снова: «Алина, Алина, Алина…»

Я проснулась в холодном поту. Руки болели, в висках стучало. Пот ледяными струйками расползался по груди, холодил тело под футболкой. Мне было страшно пошевелиться. Всё было, как наяву: боль в руках, потный лоб, сбившееся дыхание.

Вдруг в тишине послышался шорох, и я вскочила с кровати. Мгновенно включила свет: никого. Но звук вновь послышался совсем рядом: снова шорох и сдавленный крик откуда-то сверху. Чердак. Я подняла голову: люстра висельной верёвкой покачивалась из стороны в сторону. Всё смолкло.

Кто там среди ночи?

Долго проворочавшись без сна, я отключилась уже под утро. А проснулась от жуткого приступа кашля. Во рту стоял отвратительный плесневелый привкус, как будто я съела что-то испорченное, и я закашлялась чуть ли не до рвоты. Соскочив с кровати я, как была в пижаме, выскочила на кухню, плеснула воды в кружку и выпила залпом. Спазм в горле отпустило, и кашель наконец прекратился.

Она, как всегда, топталась у стола. Делала фарш. Мясорубка крутилась, издавая мерзкий скрежет. Старуха вращала рукоять медленно, словно растягивая удовольствие слышать этот звук. «Проснулась, дочка?» – трясущиеся руки, по локоть в мясе, потянулись ко мне. Я инстинктивно отстранилась, с трудом выдавив приветствие, и шмыгнула в ванную.

Мне нужно было как можно скорее собраться и сбежать. Не хотелось и минуты проводить рядом с ней. Одним воздухом дышать было противно до тошноты. Эти облезлые стены, старые афиши, скрипучая мебель, гнилая еда, черви, плесень… Нельзя и придумать более мерзостного места. Скорее бы это закончилось.