Партия жертвы

Я хочу кричать и не могу: открываю рот, но не слышу собственного голоса. Никто его не слышит. Перед ними танцует Воплощение.

В зале темно, но я вижу их лица, как будто в отсветах пламени. Здесь одни старухи: скрюченные спины, трясущиеся руки. Престарелые балерины, всю жизнь проведшие на задворках сцены – в десятом ряду кордебалета, – теперь они получили то, что заслужили. Искусство не забыло тех, кто усердно служил ему. Сегодня оно призвало их всех вновь, чтобы исполнить мечту каждой.

Они и не дышат вовсе. Не слышно ни кашля, ни вздохов, ни возни. Только музыка. И я не дышу тоже. Я поднимаюсь на пуанты, взмах ногой, поворот… Я готова взлететь! Там на сцене – это я. Вдох – сиссон, выдох – арабеск. И тут же – без даже мимолётной статики – со де баск, ведь я неуловима, я – дух воздуха. Мои руки мягкие, тающие… Кисть следует за дыханием, мимолётным дуновением ветра. Снова вдох. Невесомые, шепчущие переборы ног в па-де-бурре… Но невесомость обманчива: мои мышцы напряжены, по спине струится пот. Ещё пируэт… Мой танец! Мой дебют! Выдох. Я взмываю над сценой в па баллоне и на мгновение замираю над паркетом, а едва коснувшись пуантами пола, взмываю вновь.

Я танцую. И музыка следует за моими шагами. Оркестр обрамляет бриллианты моих движений, чтобы они засияли ярче. И они сияют так, что у меня болят глаза. Свет рампы не нужен сегодня. Я свечусь. Я сверкаю. Я горю.

У меня горит всё тело. Боже, как больно!

Я сую руки под платье и начинаю неистово чесаться, едва не раздирая кожу. Как же больно! Видение рассеивается – я снова в осветительной ложе. А на сцене Лера. Она танцует, как будто ничего не чувствует. Не выдаёт ни вздохом, в каком аду пылает её разгорячённое тело. Но я… я сгораю от боли! И зал… Что же это?!

Зал похож на разграбленный пчелиный улей. Все чешутся. Возятся. Ёрзают на стульях. Вскакивают с мест. Стонут, хрипят, скрежещут зубами. Я вижу их перекошенные лица, их остервенелые глаза. Как же больно! Я мечусь в ложе, как в клетке. Я готова содрать собственную кожу! Я не владею руками, разрываю платье, царапаю грудь до крови. А Лера танцует.

Она чувствует то же и танцует. И я уже знаю, что будет дальше.

«…Ты Жертвой выбрана! Тебе дано чувствовать и видеть больше моего, больше всех. Тебе только и открыт призрачный мир того, кому мы служим, его замысел!»

До того, как Лера, красная от волнения, усталости и боли, замрёт в эффектном арабеске, осталась пара минут. Когда это случится, наступит мгновение абсолютной тишины. Оно разделяет танец Воплощения и овации. Но сегодня всё будет по-другому.

Они растерзают её.

Толпа, обезумевшая от невыносимой боли. Я вижу, как сжимаются их кулаки, как натягиваются на шеях жилы. Зал ходит ходуном. Они сожрут её. Они её разорвут.

Я бросаюсь к двери и выскакиваю из ложи. Бегу прочь. Вереницей кулуарных коридоров – к сцене. Я нужна ей, я должна быть там! Не она, а я должна танцевать в то мгновение, когда толпа сорвётся с мест. Полминуты до конца. Я бегу, забыв об огнём полыхающей коже и разорванном платье. Я должна успеть. Я ещё не погубила её. Ещё есть время. Я могу её спасти!

Где же выход из этого проклятого лабиринта? Я мечусь среди бесконечных переходов, но не знаю, как выбраться, как вдруг… В дальнем конце коридора замечаю светлый силуэт. Очертание головы, плеч, мертвенно-бледная кожа… Бюст! Это бюст! Я бегу к нему, но он вдруг исчезает, словно мираж, возникая вновь в глубине коридора – дальше от меня…

В голове звучит голос старухи: «От бюста к бюсту иди – так на сцену и выведут…»

Я бегу за ним, а он то ускользает, то появляется вновь. Наконец я вижу свет вдалеке: коридор ведёт в закулисье, высвеченное отсветами рампы. Я бегу из последних сил и врываюсь на сцену в тот самый момент, когда музыка стихает. По залу проносится гул. Рокот. А следом он взрывается.

Балерины, готовившиеся к выходу из кулис, замирают в ужасе, а потом кидаются вглубь коридоров. Я выхватываю лицо Виктора. Бледное, насмерть перепуганное лицо.

Руслан уже сбежал, но Лера, в ужасе выпучив глаза, всё ещё стоит на сцене.

– Беги! – ору я и толкаю её в сторону кулис.

Но она не двигается с места. Вдруг из глубины сцены появляется старуха. На ней седой парик и чёрное платье. Всю жизнь и много лет после смерти она ждала этого часа. Мечтала исправить ошибку, сделанную годы назад, и исполнить, наконец, партию, отведённую ей самим Искусством – спасти его живое Воплощение. Она хватает Леру за руку и увлекает за собой вглубь кулис.

На сцене остаюсь я одна.

Музыканты бросаются из оркестровой ямы, ломая пюпитры и на ходу расшвыривая инструменты. Ещё мгновение, и тех, кто замешкался, сметает толпа, хлынувшая из зала.

Я сжимаю руки в кулаки. Ноги немеют, но я должна танцевать. Последние секунды. Они лезут на сцену, карабкаясь из оркестровой ямы. Перекошенные лица, безумные глаза, растопыренные пальцы. Я делаю шаг. Я хочу танцевать. Я должна танцевать.

Отпихивая друг друга, они несутся ко мне. И каждый готов сожрать меня. Растерзать. Разорвать.