Парус

Прошлым летом Пашка и Юра пошли раз на барахолку к Пашкиному тёзке – дяде Паше-инвалиду – за крючками-заглотышами на чебаков. С ребятами увязался Женька Пикушкин – тощенький и радостный, как паучок.

Дядя Пашка сидел на месте, в углу барахолки, на земле, но был сильно пьян.

– Дядя Паша, заглотыши есть?

Дядя Паша поднял купоросовое лицо, долго, не узнавая, смотрел на троящегося Пашку, чихнул, как бы сметая с глаз дьявольское наваждение, и с облегчением опрокинулся на спину. И не он будто, а его деревяга-нога захрапела в небо. Да-а, сегодня дядя Паша не рыбак. Нет, не рыбак.

Ребята порылись в ржавых болтах, железках, гайках, рассыпанных на мешковине, и отошли.

День был будничный, и толкучка вялая. Двумя недлинными рядами стояли обжаренные в солнце тётки, сплошь обвешанные одеждой. Они будто ждали неведомо каких пловцов, которые пока где-то плавали, но вот-вот должны были появиться и, дрожа от холода, радостно одеться во всю эту одежду. Но «пловцов» нет и нет, и тёткам скучно и муторно стоять.

Ребята зашли в бревенчатый магазинчик «Культтовар». Весь «культтовар» внутри – будто срочно накиданные баррикады: ящики до потолка, мешки, тюки, бочки какие-то, кровати, раскладушки – к прилавку не подойдёшь. В этом же доме, в забегаловке, «повторяли мужики». Боксёрами разгуливали они по забегаловке с пышными пивными кружками на пальцах, высматривая себе местечко, где вдарить, значит, по мозгам. Возле ворчливой буфетчицы – мужиков тьма, но очереди – никакой. Потому что все «повторяют». А когда повторяешь – без очереди, значит, тебе. Святое дело – когда повторяешь!..

Ребята испытательно постояли в этой пивной жизни, как в каком-то веселящем, шкодном газу, и благополучно вышли на воздух, на солнце.

– А мороженое, наверное, лучше? Верно, Паша? – тончайше намекнул Женька.

Пашка рассмеялся:

– Юр, ты как?..

– Правильно! Всё равно не купили крючков.

Грязновато-белая мороженщица, завидев подходящих к её тележке ребят, завыкрикивала вверх и вбок:

– Фруктовое, рубль на па-алочке! Сливочное, три рубля в фо-ормочке! Фруктовое, рубль на па-алочке-е! Сливочное, три рубля…

Пашка остановил её и спросил у ребят, какое брать… Женька тут же предложил фруктовое. А? Как раз три выйдет? И на палочках?.. И заширкал ладошками – сам весь как на палочках.

– Юр, ты?..

– Как вы, ребята…

– Тогда берём одно в форме, – решил Пашка. – И питательно, и вкусно. А эти, на палочках, одна вода красненькая, замороженная. – Пашка протянул мороженщице зелёную трёшку: – Побольше, побольше кладите, тётя! Видите, нас трое…

– Форма-то чего тебе, резиновая? – смеялась мороженщица, замазывая мороженое в формочку. Но положила с большим походом и, прихлопнув мороженое ещё одной вафлей, выдавила порцию Пашке. Ребята отошли в сторонку.

– Давай, Юра. – Пашка протянул мороженое Юре.

– А почему я?..

– Давай, давай! Я второй, Женька третий.

Женька сразу скис: а почему он третий? Но когда получил только вполовину объеденную порцию, закричал:

– Ура-а! Мне больше всех, мне больше всех!

Пашка и Юра улыбались:

– Ешь, ешь! А то вон какой худой…

– Это я не худой, Паша, это я жи-илистый! – верещал счастливый Женька, крутя порцию и слизывая мороженое синим острым язычком.

И тут ребята увидели странного старика с сидором и собакой. Тонконогий старик был в татарских галошах и, как в горбатых верблюдах, в рыжем галифе. Он топтался на месте, будто нездешний, озирался по сторонам. Вместе с ним, взятая на верёвочку, испуганно пританцовывала рыжая длинношёрстная собака, пушистая, как балерина. Люди удивлённо обтекали их, оглядывались.

Наконец старик направил своих верблюдов к забору, в тень. Балерина доверчиво затанцевала рядом. У забора старик спустил сидорок на землю, и собака сразу стала тыкаться в него длинной мордой и повизгивать.

– Сейчас, сейчас, Ласка! Не суетись! – Старик развязал сидорок. И выкатил на землю целый помёт щенков.

Подбежавшие ребята ахнули. «Целых восемь штук!» – точно сосчитал тогда ещё дошколёнок Женька. А щенки хвостики закруглили лихо, и давай раскатываться во все стороны, точно пузатые копилки, аж лапки кривые не держат их. Эко вон одного заносит: боком, боком потащило копилочку! А другой разом разъехался лапками, волосянчик закапал у него, удлинился – полное озеро и нарисовалось на земле! Мамаша хвать! безобразника зубами за шкирку. А тот висит, лапки свесил, попискивает: «Не буду больше, мама! Прости-и-и!» – и волосянчик капает. «У-у, бессовестный!» – встряхнула его мать и сунула на мешок.

Посмеиваясь, старик скатал всех шалунов в кучку, обложил мешком, вроде запруды соорудил, сел на землю и, прислонившись к забору, полез за кисетом. Собака-мать улеглась сбоку, на пузаток своих уставилась – и ухо вопросом: неужели это все мои? Потом вскинула к хозяину длинную морду в рыжем пышном окладе – и язык радостной песней заколыхался в раскрытой доверчивой пасти. Старик погладил её. А она уже к ребятам повернулась, дескать, подходите, ребята, не бойтесь, я вас не укушу. Посмотрите, какие справные у меня пузатки, и порадуйтесь вместе со мной.

– Дедушка, а она не укусит? – присев к щенкам, спросил Пашка.